Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Но сейчас я не могу говорить с ним, не могу отдать ни частицы себя. Прямо сейчас, когда у меня на уме только вердикт по делу, я хочу быть одна. Мне надо все это обдумать и принести свои извинения Имрану, помянуть его. Подвести всему итог.

Я допиваю джин и беру телефон, игнорируя Рубена.

– Ну, ладно, пойдем, – говорит он через несколько минут.

Он бросает на меня печальный взгляд, когда мы идем через паб, и я сглатываю слезы. Я не могу подарить ему ни одного вечера, ни единого вечера без чего-то связанного с моим преступлением. Оно, как прожорливый сорняк, распространяется и захватывает каждую часть моей жизни.

Он не протягивает мне руку, не смотрит на меня. Мы проходим под еще одним телевизором, прямо рядом с выходом, и он смотрит на экран. Этот миг кажется мне бесконечным.

– О, там будет ад, – говорит он, глядя наверх, а затем обратно на меня.

– Что? – спрашиваю я почти шепотом.

Он смотрит на мое ошарашенное выражение лица и, должно быть, видит в нем что-то еще, потому что трясет головой, сжав зубы.

– Забудь.

В темноте и холоде мы идем домой. Мы почти у двери, когда я слышу вой сирен и шаги на тротуаре. Я быстро захлопываю за нами дверь, предварительно выглянув на улицу. Ничего. Сирены утихли вдали. А шаги принадлежали дочери Эдит.

Утром в день слушания по моему делу звонит телефон, как будто очнувшись от дремоты.

– Привет, – здороваюсь я с Сарой.

– Джоанна?

Я смотрю на часы в спальне, светящиеся зеленым.

– Шесть утра, – говорю я. Тело дрожит от предчувствий. Может быть, они отменяют процесс, может, они осознали, что это ошибка.

– Просто проверяю, готовы ли вы, – объясняет Сара. – Вы купили костюм.

– Купила.

Она сказала, что мне нужен новый костюм. Приличный. За него заплатил Рубен – я не зарабатываю ничего уже шесть месяцев.

На кухне прохладно и тихо. Раньше за ночь на полу образовывалась лужа от конденсата, стекавшего по ступенькам с улицы. Я со смехом предложила залепить все щели изолентой. Рубен удивился, когда это сработало, назвал меня гением.

Но ощущение прохлады и запах сырости все еще сохраняются, как бывает в холодных каменных зданиях. Не думала, что можно чувствовать запах своего дома, если ты не вдали от него. Может быть, мои тело и разум готовят меня, и я уже в тюрьме.

– Хочу сходить в Маленькую Венецию, – говорю я Рубену.

Я сижу в кровати, он всю ночь лежал рядом, как деревянный. Мелькает мысль, что я не знаю, где буду спать сегодня ночью. Может быть, снова здесь.

Я должна быть здесь. И другой вариант невозможен, хотя я боюсь его, как войны в Сирии, как ураган в зимний день. Все это слишком страшно, чтобы быть реальным.

Я понимаю, что вне зависимости от того, что произойдет сегодня днем, уже ничего не будет прежним, даже если моя голова снова ляжет на эту подушку. Я не смогу просто вернуться домой и вернуть свою жизнь. Как это сделать? И сколько этой жизни осталось?

– Хорошо, – кивает Рубен. Вопросов он не задает.

Я словно приговоренный к смертной казни с последним желанием.

Рубен не сморит на время, не смотрит на меня. Движется будто на автопилоте.

Я отвожу взгляд.

– Станция Уорвик Авеню, – бесстрастно объявляет голос в метро. Моя рука скользит по красному поручню.

Двери открываются, мы выходим и повторяем мой маршрут с той ночи. Я вышла из метро, встречалась с Лорой, ранила человека и так никогда и не смогла вернуться домой. Вернуться по-настоящему. Рубен берет меня за руку, и я останавливаюсь, удивленная. Его рука теплая и сжимает мою. Это жест не любви, но поддержки. Солидарности. И в любом случае я это ценю.

Мы поднимаемся по эскалатору и несколько минут идем в молчании, пока я не вижу мосты Маленькой Венеции.

– Это там, – говорю я.

Рубен кивает, хотя он наверняка и так знает.

Сегодня чудесный день. На некоторых деревьях еще сохранились остатки цветков, но большинство уже полностью зеленые. Чувствуется приближение середины лета. На другом конце моста обнимается пара. Я не могу смотреть на них. Я, жена, пишущая последние главы своей истории, а они еще в самом начале. С таким же успехом я могла быть старым, изможденным бездомным бродягой.

Слишком больно находиться здесь, в прекрасном весеннем Лондоне, как будто смотреть на стекло, слишком ярко преломляющее свет. Маленькая Венеция только просыпается, похоже, будет идеальный июньский день.

Я перехожу дорогу и смотрю на то место, где все произошло. Никогда бы не сказала, что здесь все случилось. Нет ни сигнальной ленты, ни обведенного мелом силуэта, ни следов крови – ничего. Просто обычное место в сердце Лондона: какие-то кирпичные ступени, кусты, дерево. И это место, где навсегда изменилась моя жизнь. Трава здесь была пострижена совсем недавно и кажется слишком короткой, как только что побритое животное.