Лейла Аттар - Бумажный лебедь

Забирай и уходи.

Как бы не так. Его не интересовали ни сумочка, ни кошелек, ни ключи от машины. Ему нужна была я.

Говорят, лучше кричать не «спасите!», а «пожар!», только я не успела издать ни звука, потому что мне заткнули нос и рот тряпкой, пропитанной хлороформом. Хлороформ – хитрая штука: от него не вырубаешься сразу, как показывают в кино. Я брыкалась и отбивалась целую вечность, пока руки-ноги не онемели, и все не провалилось во тьму.

Напрасно я закричала, как только пришла в себя. Уж лучше бы открыла багажник изнутри, выломала задние фары или сделала что-нибудь еще, о чем потом с гордостью поведала бы журналистам. Но знаете что? Панику так просто не заткнуть – визжащая, беснующаяся тварь сразу вырвалась на волю.

Мой похититель пришел в ярость. Я почувствовала это, как только он остановил машину и открыл багажник. Лица я не разглядела – лишь слепящий голубой фонарь над плечом. И сразу поняла, что дела плохи. Еще бы: подонок схватил меня за волосы, выволок наружу и затолкал в рот злополучную тряпку. А затем потащил к пристани – мычащую, со связанными за спиной руками.

Едкий запах хлороформа, пусть и слабый, вызвал у меня тошноту. Я уже захлебывалась рвотой, когда похититель вытащил тряпку у меня изо рта и надел мне на голову мешок. Больше я не кричала. Он мог позволить мне задохнуться, но не стал – выходит, я нужна была ему живой. По крайней мере, пока он не совершит задуманное. Изнасилует? Сделает рабыней? Потребует выкуп? В моей голове зловещим калейдоскопом пронеслись газетные заголовки и фрагменты криминальных репортажей. Я всегда сочувствовала жертвам, однако сразу же нажимала на пульт, переворачивала страницу – и ужасы исчезали.

Но это выключить не получалось. Я могла бы убедить себя, что вижу кошмарный сон, если бы голова не горела в тех местах, откуда мерзавец выдрал волосы. Впрочем, боль меня утешала. Она означала, что я еще жива. А пока я жива – жива и надежда.

– Стойте, – просипела я, когда он поставил меня на колени. – Не знаю, чего вам нужно… Но пожалуйста, не убивайте!

Похоже, я ошиблась: он не хотел оставлять меня в живых. Он не запер меня в подвале, не завел речь о выкупе. Не сорвал с меня одежду, дабы сполна насладиться моими страданиями. Он привез меня туда, где собирался убить, и ничто не мешало ему приступить к делу.

– Пожалуйста, – взмолилась я, – можно мне увидеть небо в последний раз?

Нужно было выгадать время, поискать выход. А если мне действительно пришел конец, я не хотела умирать во тьме, захлебываясь страхом и отчаянием. Я хотела вдохнуть полной грудью, ощутить соленый ветерок и брызги прибоя. Закрыть глаза и представить, будто сейчас воскресный полдень, а я – маленькая девочка с щербинкой между передними зубами – собираю ракушки вместе с МамаЛу.

Повисла тишина. Я не знала, как выглядит похититель, не слышала его голоса; лишь чувствовала, как позади маячит мрачная фигура, словно громадная кобра, готовая ужалить. Я замерла.

Он снял мешок с моей головы, и я ощутила холодок ночного бриза. Как только глаза привыкли к свету, я разглядела на небе луну. Она была тут как тут – идеальный полумесяц из чистого серебра. На эту же луну я смотрела еще девчонкой, слушая нянины сказки.

– В день твоего рождения на небе висели тяжелые тучи, разбухшие от дождя, – говорила МамаЛу, поглаживая меня по голове. – Мы уже думали, грозы не миновать, и тут сквозь тучи пробился луч солнца. Мама держала тебя у окна и увидела, как в твоих серых глазках заплясали золотые искорки. В тот день твои глаза были точь-в-точь как небо. Поэтому мама и назвала тебя Скай [3] Скай (Skye) созвучно англ. sky – «небо». , amorcito [4] Милая, дорогая ( исп. ). .

Я давно уже не вспоминала о матери. Я ее толком не знала: она умерла, когда я была совсем маленькой. И почему я вдруг подумала о ней? Потому что сама готовилась умереть?

У меня внутри все сжалось. Я спрашивала себя: встречу ли там, в конце тоннеля, маму? Правду ли говорили люди на ток-шоу – те, кто побывал по ту сторону, а потом вернулся обратно? И есть ли вообще «та сторона»?

Мы находились на яхте, пришвартованной у безлюдной пристани. На другом берегу залива Сан-Диего мерцали огни многоэтажек, по центральным магистралям красной змеей ползли автомобили. Я подумала об отце, которого просила не беспокоиться обо мне понапрасну и давать мне побольше свободы. Кроме меня, у него никого не было.

Сейчас он, наверное, ужинал во дворе особняка в Ла-Хойя, на отвесном берегу, откуда открывался вид на тихую бухточку. Отец в совершенстве овладел искусством пить красное вино, не замочив при этом усов. Он прихлебывал напиток нижней губой, забавно наклоняя голову. Как же я скучала по его лохматым седым усам – хоть и морщилась каждый раз, когда он меня целовал. Трижды: в левую щеку, в правую, снова в левую. И так каждый раз, спускался ли он позавтракать или отправлялся колесить по миру. Мои шкафы ломились от дизайнерской обуви, сумочек и побрякушек, но теперь я бы все отдала за три поцелуя Уоррена Седжвика.