Александр Райн - Тюрьма мертвых [litres]

«Может, все-таки имеет смысл попробовать поговорить с Алиной?»

Перед глазами мелькал образ жены, почему-то она смотрела на меня зареванными глазами и уставшая. Такой она встретила меня в последний раз.

«Я ведь даже не попытался. Хотя какой смысл? Она не бросит свою семью. Алина всегда говорила о том, что хочет ребенка, а я… Я ведь мог быть отцом этого малыша, мог бы играть с ним в какую-нибудь скучную ерунду, ходить на эти дурацкие прогулки, торчать в душных больницах с кучей других ревущих молокососов, вытирать ему сопли в магазинах. Теперь это не кажется таким противным, не кажется глупым, как раньше. Алина всегда мечтала об этом, намекала, а я лишь делал вид, что не слушаю, и менял тему. Какой же я был тупой…»

В воздухе еще висел аромат лекарств, перемешанный с запахом остывающего пота и еще чего-то очень знакомого. Я вдыхал полной грудью, чтобы распознать этот запах, но не мог.

«Перед смертью не надышишься», – прозвучал в голове голос какого-то литературного героя.

Я закрыл глаза на миг, как делал всегда, собираясь совершить что-то необычайно рисковое, то, в чем не уверен до конца. Подогнув ноги, я услышал, как, натягиваясь, заскрипела веревка, но не оборвалась. Запах.

«Они никогда не оставят меня в покое, каждый мой шаг, каждое мое слово у них на контроле, но не моя жизнь, хрена с два! Я сам решаю за себя, сам!»

Наконец, чувствуя, что могу полностью доверить скрученной ткани такой ответственный момент, я толкнул ногами стул, чтобы у меня не было возможности передумать. Стул с грохотом ударился о пол, и этот предсмертный стук отозвался эхом где-то в сердце. Запах.

Веревка сработала. Она крепко, несмотря на то, как небрежно была сделана, стянула горло и моментально перекрыла доступ воздуха к легким. Наступила резкая паника, и тело независимо от моих желаний принялось бороться за жизнь. Руки тянулись к веревке, чтобы подтянуться, но мозг старался быть сильным и четко твердил: «Терпи, терпи, мать твою!»

Секунда, вторая, третья.

«Давай же быстрей, как же это неприятно!» – на этот раз голос в голове был моим, а те двое, что вечно спорили, куда-то исчезли.

В пересохшем рту чувствовался вкус кислых карамелек из детства, на обертках которых был изображен самолетик. Отец постоянно покупал их. Должно быть, нарочно, ведь, кроме него, никто их не любил.

Детство снова мелькнуло перед глазами. Я вдруг задумался о том, что всегда интересовался всем этим – тюрьмами, погоней за преступниками, призраками. Детские игры в надсмотрщиков и заключенных, книжки про мстительные привидения. А когда вышел фильм «Побег из Шоушенка», я пересмотрел его раз двадцать – двадцать пять, хоть и не сильно вникал в смысл диалогов. Мне просто нравилась атмосфера, царившая в фильме, сама суть того, что люди могут существовать за стеной привычного свободного мира, в ограниченном пространстве, и находиться там до самой своей смерти. Запах.

«Может, этот урод прав и внутри меня живет что-то такое, что связывает меня с этим местом?»

Сколько мыслей проносится в голове, пока твоя жизнь утекает, как песок. Кончики пальцев рук и ног уже онемели. Впервые в жизни я так отчетливо слышал стук собственного сердца.

Бум-бум-бум-бум.

Уставший звонарь делает последние удары по колоколу, стрелка старых курантов из последних сил переползает на еще одно деление, чтобы остановиться навсегда. Еще одна запятая перед точкой, и…

Мысли из слов и картинок превратились в белый шум, но вдруг одна все же проскочила.

Запах. Я вспомнил, что это был за запах. Так вонял одеколон тюремного Зама. Это значит, что он тоже был здесь.

Вторая мысль: окна. Почему здесь нет окон? Да и ботинки инженера не оставили мокрых следов, несмотря на то, что на улице зима.

Это значит, что я…

Мыслительный процесс оборвался, я уже не висел, а стоял рядом с самим собой, когда увидел, как в палату забегают люди, те самые здоровяки-медбратья в сопровождении врача. Из-под двери начал выползать туман, он тянулся ко мне. А я, поняв, какую ошибку совершил, с ужасом смотрел на свое бездыханное тело и молился о том, чтобы эти сволочи успели спасти меня. Они остановились возле моих болтающихся ног и уставились на врача.

В проходе показался Зам, его взгляд был переполнен спокойствием, он двигался медленно, вальяжно, словно показывая своим видом, что в его руках целый мир и от росчерка именно его пера зависит все вокруг, особенно моя жизнь. Следом за ним зашел инженер.

«Я в тюрьме, я снова в гребаной тюрьме, и если сейчас они ничего не предпримут, то я останусь здесь навсегда в роли заключенного, и это самое худшее, что может произойти».