Жереми Фель - Матери [litres]

Возможно, Томми уже где-то далеко-далеко.

И все из-за этой девчонки.

Ну зачем она ворвалась в их жизнь? Чтобы все разрушить?

Томми даже не захватил с собой мобильник. Связаться с ним не было никакой возможности – оставалось только ждать, когда он сам объявится.

Рядом с ней Синди мирно что-то раскрашивала в своем альбоме. Тут Норма заметила на обеденном столе сумочку Хейли. Прекрасную черную кожаную сумочку незнакомой ей фирмы, но, должно быть, известной. В ней лежала всякая всячина: косметика, пачка жевательной резинки, старенький айпод… Норма достала оттуда бумажник – там оказалось шестьдесят долларов наличными и документы, удостоверяющие личность Хейли. Затем она вытащила тюбик губной помады «Шанель» и, закрыв глаза, понюхала ее. Сама Норма не пользовалась помадой уже несколько лет, но ее запах обожала до сих пор. Она встала перед зеркалом и слегка подкрасила губы. Помада была ярко-красная и резко выделялась на фоне ее кожи. Норма усмехнулась, увидев, до чего вульгарно стала выглядеть. Она принялась с силой тереть рот рукой, после чего бросила помаду обратно в сумочку.

Нельзя давать волю жалости, которой она прониклась было к этой девчонке. Жалость надо решительно гнать прочь. Хейли – чужачка. Норма была знакома с ней всего-то несколько часов, и этого времени недостаточно, чтобы позволить ей разрушить их жизнь.

Решение непременно должно быть. Ей только нужно время, чтобы его найти. Прежде всего необходимо смягчить ненависть, которую Хейли, должно быть, испытывала к Томми.

И для этого ей, как видно, придется все рассказать. Хейли казалась толковой и, конечно, все поймет, когда узнает, что пришлось пережить Томми. И что с ним сделали. Она поймет, что он тоже жертва, да еще какая.

Впрочем, Норма уже знала: ей не хватит на это сил. О том, что было, никто не знал. Ей удалось довольно долго хранить тайну… Как можно кому-то объяснить, что за фасадом простой и незамысловатой жизни может скрываться самый позорный из кошмаров?

Она снова вспомнила день, когда приехала в эти края на стареньком «Форде» Харлана. Ей было от силы двадцать, и она почувствовала непередаваемое облегчение, рассмотрев наконец этот внушительных размеров дом, который раньше видела только на фотографиях. Грэм сразу начал резвиться в саду, а Харлан взял ее под руку и повел в дом, где на столе в гостиной ее ждал огромный букет красных роз. И тогда у Нормы, беременной Томми, возникла уверенность, что здесь она сможет начать жизнь сначала. Владение было просто огромное и не шло ни в какое сравнение с квартирой в Ноксвилле, где она до этого жила. Харлан обещал дать ей все, о чем она только мечтала. И прошло немало времени, прежде чем она поняла, что́ на самом деле скрывалось за этими красивыми словами.

Первые годы все шло благополучно: их сельскохозяйственное производство развивалось и процветало, обеспечивая все их потребности. Грэм и Томми подросли, стали жизнерадостными мальчиками, хотя родной сын имел так же мало общего с Харланом, как и приемный. Норма, в сущности, никогда не любила мужа, однако всегда чувствовала себя обязанной человеку, который обещал, что ее жизнь изменится. Она почти всегда прощала ему злоупотребление алкоголем, несмотря на то что постепенно он стал выпивать все чаще. В конце концов, он ни разу не поднял на нее руку и к тому же не имел привычки напиваться в присутствии мальчиков.

К шести годам Томми вдруг резко изменился: его все чаще преследовали кошмары, он стал вести себя агрессивно с другими ребятами в школе.

Но это не настораживало Норму, ведь он всегда был сорванцом.

Настоящий Хьюитт. И в его жилах текла кровь истинного сурового канзасца.

А потом пришел тот сентябрьский день, когда все разом рухнуло.

Норма уехала на несколько дней в Ноксвилл проведать мать в доме для престарелых, но вернулась обратно раньше, чем собиралась. Мужу она заранее не позвонила – хотела сделать ему сюрприз. Грэм тогда был в школе, а Томми сидел дома с отцом. Харлан сообщил ей по телефону, что Томми нездоровится и он решил дать ему отдохнуть.

Норма оставила машину возле амбара с приятным ощущением, что она вернулась домой, – уж очень не терпелось ей их увидеть. Не найдя никого на первом этаже, она поднялась по лестнице и направилась к комнате Томми, располагавшейся тогда на втором этаже в глубине коридора.

Едва приоткрыв дверь, она стала свидетельницей сцены, которую не пристало видеть ни одной матери.

Норма тут же попятилась назад, в коридор, не издав ни единого звука, ни единого вздоха возмущения: разум ее был опустошен.