Александр Матюхин: Идеальность

Знакомый продавец дал ей в долг пачку сигарет и зажигалку. Лера тут же закурила, прикрыв глаза от краткого удовольствия. Попыталась понять, от чего ей прямо сейчас стало вдруг лучше — таблетки подействовали или никотин заставил выбросить очередную порцию дофамина? Возможно, и то и другое.

− Я в заднице, − сказала Лера самой себе.

В кармане завибрировал телефон. Лера выудила его и увидела на экране лицо Дениса. Он улыбался на этой фотографии: уверенный, молодой, чуть небритый. В черных очках отражалась лера — если приглядеться.

Номер был рабочий. Денис не звонил ей с домашнего, а рабочий телефон не приносил домой. Он оставлял его в машине. В багажнике. В аптечной коробке. В офисном портфеле.

А где лежал телефон сейчас?

Соединение.

− Алло?

В трубке молчали.

− Алло? — переспросила Лера, чувствуя, как холодеет в затылке. — Кто это? Ответьте. Это по работе? Алло?

Связь оборвалась. Лера несколько секунд разглядывала погасший экран, на котором распустилось несколько капель дождя.

Когда она перезвонила, телефон Дениса был уже отключен.

В салоне автомобиля было душно, но зябко. Не работал кондиционер. Зато жарил подогрев сидений.

— Я сдохну где-нибудь на обочине дороги, как настоящий контркультурщик, — сказал Пашка.

Он развалился на заднем сиденье и, приоткрыв окно наполовину, курил. Судя по запаху — самокрутку с каким-то дорогим табаком. Пашка презирал сигареты (особенно электронные), точно также как презирал готовый фарш, молотый кофе и презервативы — про последнее Лера знала особенно хорошо.

Одет Пашка был в потертую камуфляжную форму, со значками на груди («За любовь и верность», «Против войны», «Панки живы!»), с выцветшей георгиевской ленточкой, приколотой к нагрудному кармашку. Пашка старательно поддерживал образ матёрого и видавшего виды мужика, того самого, который ходил на медведя с голыми руками, отлично разбирался в оружии и ориентировании на местности, сто раз перепрошел первую часть «Сталкера» и отлично подготовился к возможному апокалипсису. Образ ему шел, с оговорками.

Именно он, многолетний друг, единственный сейчас близкий человек, вытряхнул Леру из тесной коробки квартиры, уговорив съездить на похороны. Лера не хотела, да и не понимала — зачем ехать? Для чего? Но Пашка (всеведущий человек!) привел довод: вы были близкими людьми, настолько близкими, что он не простит, если не придешь. Впрочем, в загробную жизнь Пашка не верил, так что от его слов попахивало цинизмом.

Автомобиль тряхнуло на повороте, почти сразу пришлось объезжать перегородивший полдороги дряхлый ствол с гниющей шапкой листьев.

Лера вспомнила, как гуляла часто с Пашкой в лесу много лет назад. Почти сразу же после того, как выбралась из клиники и стала приучать себя жить обычной жизнью. Пашкина инициатива, кстати. Вправлять мозги и приводить в чувство он умел.

Каждую субботу в семь утра они выезжали из города в любую погоду — под проливным дождём или под палящим солнцем. Продирались сквозь тучи мошкары или отбивались от ветра. Тряслись от холода или изнывали от жары. Неизменно. Пашка называл эти походы «терапией» и терпеливо объяснял Лере нюансы прогулок по лесу, учил понимать местность, заставлял запоминать маршруты вокруг кооперативного посёлка, где стоял дачный дом её семьи, и не забывал напоминать, что это все ради ее же блага, чтобы вытащить из депрессии, понимаешь? Это лучше, чем сидеть без дела в своей квартирке и пялится в монитор. Пашка, как всегда, был прав.

— Тут налево, мать, — произнёс он.

Лера свернула, проехала через небольшой пролесок. Справа и слева растянулись железнодорожные пути. На кладбище можно было попасть только по этой грунтовой дороге, параллельно которой вилась вытоптанная сотнями ног тропинка.

Почти сразу за пролеском дорога заканчивалась — тянулись две колеи примятой травы. Еще через две сотни метров начиналась гравийная стоянка. Туда Лера и свернула.

− Автобуса еще нет, рановато, − сказал Пашка, щурясь от редких лучей солнца, пробившихся сквозь низкие серые облака. — Как думаешь, под дождь попадем?

Лера припарковалась и тоже закурила. За ночь уже высосала штук семь сигарет и выпила две чашки крепкого кофе. В пять утра забылась быстрым сном, когда не разобрать, где явь, а где грёзы, потом проснулась со знакомым ощущением безнадеги. Такое уже случалось раньше — и довольно часто — но нынешнее ощущение было самым сильным за год или даже два. Хотелось наглотаться таблеток и уйти в сновидения навсегда. Спасаясь от щемящего чувства, Лера выскочила на улицу и наворачивала километры на машине вокруг дома, пока не рассвело. Потом дозвонилась Паше и вывалила на него столько информации, сколько не вываливала, наверное, никогда. Он, стоит отдать должное, соображал быстро, втолковывал уверенно и как-то незаметно продавил решение ехать на похороны. Без него Лера бы не поехала.