Брижит Обер - ЦиклЭлиза Андриоли. Триллеры. Компиляция. 1-7

— Я сказала инспектору Гассену, будто абсолютно уверена в том, что заперла дверь на ключ, а потом вспомнила, что меня в этот момент отвлек звук упавшей с дерева ветки… Вы же знаете, как дурно действует на меня такой сумасшедший ветер, — виноватым голосом замечает Иветта.

— А комиссар умер, — внезапно объявляет Виржини.

На какой-то миг у меня перестает биться сердце в груди.

— Виржини! — разгневанно одергивает ее Поль.

Иссэр мертв?

— Он скончался от сердечного приступа, вчера, около девяти вечера, в своей парижской квартире, — разбивая повисшую в палате напряженную тишину, поясняет Элен. — Об этом сегодня утром нам сообщил инспектор Гассен. Впрочем, с комиссаром мы встречались не так уж и часто — раза два или, может быть, три…

Все мое тело — с головы до пят — мгновенно леденеет. Если комиссар Иссэр скончался вчера около девяти вечера в своей парижской квартире, то кто же разговаривал здесь со мной в три часа ночи? Или мне все это приснилось?

— Следует заметить, что он вообще-то выглядел не очень здоровым человеком… — добавляет Поль. — К тому же было очевидно, что он слишком много пьет…

Иссэр? Но от него никогда не пахло спиртным… Интересно: что за люди сейчас со мной разговаривают? Они вполне реальны или так — очередная галлюцинация? Да и сама-то я — реальное существо? Моя рука судорожно сжимает простыню. Похоже, простыня вполне реальная. Моя рука. Она сжимает простыню. И я чувствую, как крепко сжата в ней эта простыня. Просто фантастика.

— Смотрите-ка: Элиза сумела сжать руку! — раздается ликующий голос Виржини.

— Нужно немедленно сообщить об этом Рэйбо. Сестра!

Иветта — в крайнем волнении — выбегает из палаты.

— Мне очень жаль комиссара, но в любом случае, по словам Гассена, работать ему оставалось совсем недолго. Через несколько месяцев он должен был уйти на пенсию. И, честно говоря, у меня сложилось такое впечатление, будто Гассена не совсем удовлетворяла его работа: похоже, он считает, что комиссар, как говорится, уже несколько «утратил хватку».

Иссэр? Тогда, выходит, ему было где-то под шестьдесят? И это с таким-то молодым голосом?

— Я велела медсестре как можно скорее сообщить о происшедшем доктору Рэйбо. Все эти ужасные истории совершенно выбивают всех нас из колеи, — тихо и грустно произносит Иветта. — Теперь еще и комиссар…

Такое впечатление, будто над нами нависло какое-то проклятие!

— Ну, вряд ли стоит сгущать краски; все образуется, иначе и быть не может; после полосы несчастий и злоключений всегда наступает некий поворотный момент, и все идет к лучшему, — заявляет Поль; в голосе у него явно звучат покровительственные нотки. — К тому же комиссар — совсем другое дело: в таком-то возрасте… Это вполне естественно — должно быть, работа вконец измотала его.

— И правда: усы у него были совсем желтые — он, наверное, к тому же еще и курил слишком много, — соглашается Иветта.

Но от него никогда не пахло табаком. Это совершенно невозможно. Они определенно говорят не об Иссэре, а о ком-то другом.

Я поднимаю руку.

— Да, Элиза? Вы хотите нам что-то сказать? — спрашивает Поль.

Я сжимаю и разжимаю кулак, размахивая при этом рукой. Я хочу карандаш! Бумагу и карандаш. Моя рука — непреклонная в своем движении, словно само правосудие — вдруг наталкивается на какие-то штуки, которые со страшным грохотом опрокидываются.

— Осторожнее! Лиз!

Звон разбитого стекла. Перешептывание посетителей: «Впала в нервное состояние… не следовало ей рассказывать о комиссаре… нужно позвать медсестру…»

Вот-вот: позовите ее, да поскорей! Черт возьми, но должна же я как-то понять, что такое происходит!

Появляется медсестра; что-то убирает, вытирает и делает мне укол.

— Вам нужно быть поосторожнее. Нельзя возбуждаться до такой степени.

В ее голосе я отчетливо слышу скрытую угрозу: «Иначе мы вынуждены будем вколоть вам хорошенькую дозу успокоительных».

— А теперь уходите; я полагаю, что ей необходимо побыть одной — она явно нуждается в отдыхе.

И они уходят — молча, словно на похоронах. Рука у меня болит. Я еще пару раз сжимаю и разжимаю кисть левой руки. Представляя себе, что сжимаю в ней шею того мерзавца, который искромсал меня ножом; на душе становится немножко легче. Если эта проклятая рука сумела бы удержать карандаш, я наконец обрела бы возможность по-настоящему общаться с людьми. Внезапно на меня накатывает усталость — наверняка укол подействовал… Чувствую, как невольно расслабляюсь, проваливаясь в сон…