Брижит Обер - ЦиклЭлиза Андриоли. Триллеры. Компиляция. 1-7

— Бог мой, если она тебе нужна, бери! Но только чтобы это не тянулось вечно! — ворчит Ян.

— Я тоже хочу! — требует Кристиан.

— Вы не могли бы уйти и заняться этим в сторонке? — натянутым тоном спрашивает Франсина.

— Ох, уж эти женщины! — шепчет Мерканти. — Филу, голубчик, пошли с нами. У тебя больше нет причин отказываться.

Он тянет его за собой. Слышу, как подошвы упирающегося Лорье царапают паркет.

— Давай шевелись!

— По-моему, это такое ребячество, — говорит мне Мартина, — вся эта плотская возня.

— Ах ты, сука! — вдруг орет Мерканти за стеной.

И почти сразу же раздаются вопли Эмили. Настоящие вопли, как в самых страшных кошмарах. Все более и более пронзительные. Я стараюсь не слушать. Я заталкиваю кулак в рот так глубоко, что почти задыхаюсь, и прикусываю его. Франсина покашливает. Летиция листает журнал. Теперь Эмили издает только протяжный, бесконечный стон, она стонет на одной ноте, как человек, дошедший до предела страданий.

Выстрел. Стон резко обрывается.

Мартина начинает напевать: «Все ближе к тебе, Господь мой, все ближе к тебе…». Отчаянное желание наехать креслом ей на голову, раздавить ее.

— С плохим материалом хорошего результата не добиться, — замечает вернувшийся в комнату Ян. — Иди, придурок! Этот сукин сын попытался стукнуть Мерканти головой, тоже мне, герой, наш малыш-жандарм! — объясняет он нам.

Куртка Лорье задевает мою щеку, удар, он шатается, почти валится на меня, запах рвоты, потом мятный запах жвачки Яна, град ударов сыплется на Лорье, не издающего ни звука, его голова бьется о колесо моего кресла, сотрясая его, я слышу, как хрустят кости на его лице.

— Этот кретин потерял сознание! — ворчит наконец Ян, и теперь от него несет потом, кислым потом, словно безумие и жестокость обладают особым запахом.

— Где моя малышка Клара? — спрашивает Мартина.

— Тут, рядом, тянет за руку подружку, чтобы та поднялась! — ржет Кристиан.

— Ну, ладно, кончайте уже свои забавы! — приказывает Франсина. — Я считала, что мы здесь делаем нечто такое, что войдет в историю Искусства! Вы думаете, что изнасиловать и убить несчастную идиотку — это нечто значимое? Это субкультура дерьмовой провинции. Приведите лучше других главных персонажей, не стойте на месте! Группами по четыре человека, — добавляет она.

Насытившиеся мужчины послушно выходят. Мне впервые в жизни кажется, что я понимаю ощущения, которые должны были испытывать подопытные в медицинском блоке концлагеря.

Абсолютное бессилие и страх.

О! Боже мой, верни мне мои глаза, мои пальцы, дай мне оружие, только на секунду, на одну секундочку, и больше я никогда ничего не попрошу у тебя, клянусь!

Конечно, никто мне не отвечает. Разве кто-то когда-то отвечал на крики, испускаемые перед разверстой могилой, перед стеной, испещренной пулями, на пороге камеры пыток?

Внезапно мой слух пронзает резкий голос Франсины:

— Вот, я закончила писать наше заявление. Манифест «ПсиГот’ик»! Послушайте, девочки: «Мы, группа „ПсиГот’ик“, объявляем войну нормальности, рациональности, всему обществу, подчиненному уравниванию в соответствии с нормой. Мы отстаиваем свое отличие и свое право использовать людей, как мы считаем нужным, во имя представляемой нами высшей расы, свободной от любых моральных преград. Да здравствует Убийство! Да здравствует Преступление! Да здравствует Свобода!»

— Ты забыла «во имя великой славы Нашего Вечного Отца, благодаря которому мы поднялись над стадом», — шелестит Мартина.

— Я думала, что это можно прочесть перед камерой, а в качестве фона использовать горящего заживо жандарма.

— Аутодафе Правопорядка… Неплохо, — одобряет Летиция, а потом восклицает: — На костер Лорье!

Я чувствую, как меня сотрясают спазмы ненависти.

Шум голосов в коридоре, остальные возвращаются. Я так напряжена в стремлении не упустить ничего из происходящего, что мне кажется, будто мои уши выросли раза в три. Малейший звук имеет значение. Может быть, моя жизнь, наши жизни зависят от ничтожной детали, которую мне удастся уловить. Входят четыре первых «персонажа».

— Вот уж когда не вовремя, тогда не вовремя, — говорит Бернар, — а сорокам нравится все, что блестит.

— Слава Богу, вы целы! — восклицает Иветт, а потом испускает крик ужаса, увидев, я полагаю, в соседней комнате тело Эмили и рядом с ним Клару, издающую нечленораздельные звуки.

Мадам Реймон повторяет за ней:

— Бедная малютка, бедная малютка!

Две сухие пощечины: Иветт икает, мадам Реймон сдавленно всхлипывает и лепечет: