Донато Карризи - Дом голосов

— Частный сыщик, друг Уолкер, установил, что в Австралии под этим именем живут две женщины лет тридцати… Одна из них — всемирно известный морской биолог.

— При чем здесь это?

— Просто задумался: два человека одного и того же возраста, с одним и тем же именем, и такие разные судьбы. Не будь я сыном своего отца, я бы не стал психологом и не оказался бы сейчас в такой ситуации.

Бальди встала с дивана, пристроилась на подлокотник кресла, в котором сидел Пьетро.

— То, что ты помогаешь незнакомке, не решит твою проблему с отцом, какова бы она ни была.

Пьетро Джербер поднял на нее взгляд.

— До десяти лет моя пациентка жила с родными отцом и матерью: они перебирались с места на место, часто меняя имена. Потом что-то произошло: женщина упомянула «ночь пожара», когда мать дала ей выпить «водичку для забывания». Это событие резко прервало ее отношения с родной семьей, и она переехала в Австралию, превратившись для всех в Ханну Холл.

Услышав это имя, произнесенное в первый раз, Бальди напряглась, что не укрылось от Джербера.

— О чем ты хочешь меня спросить? — осведомилась она с подозрением.

— Полагаю, двадцать лет назад Ханну забрали у родителей, возможно, сохранились документы, объясняющие причину. И может статься, кто-нибудь еще занимается убийством братика.

— Эта история — вранье! — вспылила судья. — Очнись, Пьетро: не было никакого убийства, эта женщина морочит тебе голову.

Но Джербер не отступался, упорно продолжал гнуть свое.

— Родные отец и мать позволяли ей самой выбирать себе имена, поэтому, пока она жила в Италии, ее звали по-разному. Ханна Холл — идентичность, которую она обрела, только прибыв в Австралию. Вот я и предполагаю, что в возрасте десяти лет ее удочерила семья из Аделаиды.

— Что ты здесь делаешь в такой час? — перебила его Бальди. — Почему не идешь домой, к жене и сыну?

Но Пьетро не слушал.

— Разумеется, это всего лишь предположение. Чтобы выяснить все досконально, мне нужен допуск к документам для служебного пользования, которые хранятся в архиве суда по делам несовершеннолетних.

Так называемый «Модуль 23», самые деликатные дела по усыновлению. Судья это прекрасно знала.

Бальди глубоко вздохнула, потом подошла к старинному письменному столу. Взяла ручку, что-то набросала на листке бумаги, протянула его Джерберу:

— Покажи это в канцелярии, тебе предоставят любые документы, какие ты захочешь.

Психолог взял листок, сложил его и сунул в карман. Распрощался со старой знакомой, просто кивнув ей, не осмеливаясь что-либо добавить или посмотреть в глаза.

Когда он вышел из дома Бальди, дождь прекратился. Ледяной туман поднимался над Арно, расползался по опустевшим улицам, так что за три-четыре метра уже ничего нельзя было разглядеть.

Где-то наверху старинный колокол башни Арнольфо пробил полночь. Удары следовали один за другим, отдаваясь от древних стен, пока не растворились в безмолвии.

Джербер ступил на Понте Веккьо. Его шаги звенели металлом в глухой тишине. Ювелирные лавки были закрыты, вывески погашены. Фонари появлялись и исчезали, словно тускло светящиеся миражи, — только они, будто старые-старые, услужливые души, показывали дорогу в белой пустоте. Улеститель детей следовал за ними, чтобы не заблудиться, и даже испытывал искушение их поблагодарить.

Перейдя по мосту, он очутился в лабиринте проулков исторического центра. Сырость проникала под одежду, расползалась по коже. Чтобы уберечься от холода, Джербер плотнее запахнулся в «Burberry», но это не помогло. Тогда, чтобы согреться, он ускорил шаг.

Сначала издалека донеслись разрозненные ноты. Но по мере приближения Пьетро начал их между собой сопрягать, и в уме стала складываться приятная мелодия, вроде бы знакомая. Он пошел еще быстрее, чтобы лучше расслышать. Кто-то поставил старую пластинку. Игла скользила по виниловым дорожкам. Пьетро Джербер остановился. Теперь звуки появлялись и исчезали порывами. Вместе с ними два голоса, немного искаженные, но знакомые.

Медведь Балу и Маугли пели «Простые радости».

Шутка дурного тона. Или просто дурная шутка. Пока стужа проникала до самого сердца, Пьетро прикинул, кто бы мог такую шутку сыграть. Огляделся: тот, кто насмехался над ним, прятался в молочно-белом забвении. Он тут же вспомнил отца. И из глубин ада всплыли последние слова, к нему обращенные, — горькая отрыжка умирающего.

Но не успел он осмыслить происходящее, как музыка внезапно смолкла. Однако тишина не принесла избавления, ибо теперь Пьетро Джербер боялся, что песня звучала только у него в голове.