Джослин Джексон - Я иду искать

Я подхожу ближе, и Лолли, увидев меня, говорит:

— Эми, Пол плачет?

— Миссис Шипли, — зову я, но уже вижу, что миссис Шипли стала чёрной массой, растёкшейся по обломкам машины. Все её внутренности теперь снаружи. Её лицо всё так же красиво, даже забрызганное чёрно-красной жижей, даже с остекленевшим взглядом мёртвых, широко распахнутых глаз.

Я чувствую, как падаю, бьюсь об асфальт голыми, широкими коленями. Меня рвёт на дорогу солёным, чёрным и красным.

— Мамочка! Мамочка! — плачет Лолли, и её голос всё тише. Лолли устала, и я тоже устала. Пол заливается плачем так далеко. Пожалуйста, пусть окажется, что мы спим, что мы лежим на грязном матрасе, как хотел Тиг. Тиг воет, как животное, стоя на четвереньках.

Красивое тело миссис Шипли вывернуто наизнанку и распахнуто, и этот выбор сделала я. Я вытащила нас на дорогу. Я это понимаю. Это мой выбор, и я ничего не могу вернуть назад.

Моё лицо застывает в маске. Моё лицо так удивлено. Я не знала, что впереди ожидает нечто — такое глобальное, такое страшное, и мы никогда не сможем этого изменить, оно останется в моей жизни, в нашей жизни, навсегда.

Я лежу на асфальте в собственной рвоте, Лолли кричит «Мамочка!», и последнее, что я вижу, прежде чем уплыть в никуда — мёртвое, мёртвое, красивое лицо миссис Шипли, кровь, опутавшую паутиной её бледную кожу, её широко распахнутые голубые глаза, бледно-серые в лунном свете. Последнее, что я вижу. То, что никогда, никогда не смогу забыть.

Я барахталась, болталась в густой волне страха, бросающей меня навстречу мечтам о смерти, не дававшей спать. В метаниях между сном и явью я на одну секунду — чудовищную, бесконечную секунду — представила, что Анжелика Ру знает всю мою подноготную. Если она владеет информацией о моём прошлом, она владеет и мной. Она может, держа мою историю на раскрытой ладони, как маленький подарок — ягоду, конфету, утёнка — протянуть её Дэвису, Мэдди, Шарлотте, любому соседу, любому из моих коллег. Будет ли мой муж считать меня той же, что сейчас? Эта мысль, окончательно разбудив меня, с силой ударила, искорёжила, лишила воздуха.

Я потёрла лицо, села. Ру никак не могла знать о моём прошлом. Это было невозможно, разве что она умела читать мысли. Серый свет в окне подсказал мне, что уже светает; логика же сказала, что Анжелика Ру не обладает надо мной такой властью. Но даже частые, медленные вдохи и выдохи по дайверской методике бессильны были меня успокоить. Я слышала её гортанный голос, видела её всезнающий взгляд. Приходи в гости. Как-нибудь. Нам нужно о многом поговорить.

Детский монитор начал издавать тонкое, недовольное пиликанье. Оливер проснулся и хочет есть. Я поднялась, отключила звук, чтобы Дэвис не услышал. Муж спал, и я не хотела нарушать его сон.

Сменив раздутый подгузник, в котором Оливер провёл ночь, я принесла малыша в нашу кровать. Он заморгал и одарил меня кривобокой улыбкой, показав пару крошечных зубов посреди нижней десны. Ребенок был беспощадно равнодушен к моим проблемам.

Сама того не сознавая, я улыбнулась ему в ответ и прошептала:

— Доброе утро, чудесный малыш.

Оливер подполз ко мне, сопя и хрюкая, я приподняла футболку, чтобы он мог пришвартоваться прямо к груди. Он принялся старательно сосать, вцепившись в футболку обеими руками. Я подумала — интересно, просочатся ли в молоко плохие мысли, как, несомненно, просочился джин-тоник, которым я вчера накачалась. Вздохнув, я пообещала себе быть спокойной и милой ради моего мальчика.

Очертания его тельца в неясном свете казались мне бесконечно прекрасными. Я любила его большую, круглую, как у Чарли Брауна [5] Персонаж комиксов 1950–60-х годов. , голову, пока ещё почти лишённую волос. Весь в папочку, говорил Дэвис, печально улыбаясь и проводя рукой по собственной растущей лысине. Оливер получился похожим на Дэвиса, но у него были мои глаза, широко посаженные, ярко-зелёные. Он был, несомненно, просто чудом, и его сделала я. Я привела его в этот мир.

Положив ладонь ему на спинку, я слушала, как бьётся его маленькое, сильное сердце. Забота о малыше пробуждала гормоны, сглаживавшие острые углы моей жизни. Огромный, мрачный мир по утрам, когда я занималась простыми, рутинными делами, сжимался до размеров маленького — в нем поднимается и опускается широкая грудь Дэвиса, чуть дальше по коридору спит наша Мэдс, а ярко-лиловые фиалки на клумбе просыпаются, чтобы встретить солнце. Но сегодня всё было иначе.