Джослин Джексон - Я иду искать

Я поговорила с Дэвисом, и стратег, которого пробудила во мне Ру, печально отметил, что даже это сработало в мою пользу. Дэвис заметил, как я расстроена, и решил, что дело в Шар. Теперь моё поведение полностью оправдалось.

Он сказал, что Шар и Руби могут пока пожить у нас, но я ответила — будет неразумно оставлять дом пустым. Эта крупная недвижимость составляла почти всё их состояние. Филлип уехал, сказав своей морально убитой, рыдающей жене, что поговорит с ней потом, когда она будет «более адекватна», но он мог вернуться в любой момент. Мог там засесть, а этого я бы ему не позволила. Дэвис согласился и без слов понял, что я переночую у Шарлотты. Он поднялся на чердак, чтобы достать оттуда сумку с моими вещами, пока я уговаривала Шар вернуться в дом. Она упиралась и повторяла, что не пойдёт туда, даже если с ней буду я.

— Это нужно Руби, — сказала я и была права. Более хладнокровные доводы я оставила при себе, — весь её мир пошатнулся. Пусть она хотя бы уснёт в своей кроватке, со всеми своими зверюшками.

Мои слова размягчили и без того мягкое сердце Шарлотты. Доверив Оливера Дэвису и Мэдди, я отвела Шар и Руби домой. Вошла первая — по счастью, дом был пуст. Мы разрешили Руби смотреть сколько угодно серий «Улицы Сезам», и она своим детским сердцем почувствовала — что-то в её маленькой жизни явно пошло не так. Она сосала большой палец и просила пустышку, хотя уже давно переросла эту привычку.

Шарлотта рухнула на диван, её лицо блестело от изнеможения. Она так устала, что больше не могла плакать, и, пересказывая мне в мельчайших подробностях разговор с Филлипом, пыталась понять, в чём дело, что она могла сделать не так. Она не винила Филлипа. Она даже не злилась на него, хотя я не сомневалась, что этот период наступит. Сейчас она была слишком ослеплена горем. Не могла есть, и я с трудом убедила её выпить чашку травяного чая ради будущего ребёнка. Когда я поднялась, чтобы заварить этот чай, она повернулась ко мне, следя за каждым моим жестом, как цветок, раскрывшийся навстречу солнцу.

— Господи, Эми, что бы я без тебя делала? — воскликнула она и вновь разрыдалась.

Тогда я поняла, в чём суть игры Ру. Раньше у меня не хватало времени и свободного участка мозга, чтобы всё это осмыслить, но теперь понимание блеснуло вспышкой, яркое, чёткое. Эта идея была гениальна, тщательно продумана, и её Ру подала я.

Шарлотта чего-то лишится: или денег, или моей дружбы , сказала я ей в баре. Я не настолько эгоистична, чтобы полагать, будто моя дружба стоит четверть миллиона.

А вот сейчас она могла столько стоить. Шарлотта просто не вынесла бы нового удара.

Я сказала Ру, что больше не буду играть с ней в игры, и на этом успокоилась. Я хотела сохранить свои секреты, сохранить ту маленькую, милую жизнь, которую я так любила, но цена, запрошенная Ру, оказалась слишком высока. Она сделала ставкой Шарлотту. Я не могла принять такие условия, и после того как спасла ей жизнь, поняла, что если я ради победы опущусь на её уровень, то разрушу ту самую жизнь, за которую пытаюсь бороться. Поэтому я самоустранилась. Прекратила общение с Тигом, не стала ничего выяснять у Мэдди, не стала копаться в прошлом Ру. Я думала, что правильно поняла обстоятельства. Я была готова и ждала, широко раскрыв глаза, куда она выстрелит. Я не ожидала, что она прицелится в Шарлотту.

Моё тело ставило чайник, ходило в кладовку за мёдом, но внутри него по позвоночнику бежала дикая, чёрная, обжигающе холодная ярость. Я хотела отмотать время назад, вернуться туда, где жизнь Ру была в моих руках, и не лезть в чёртову пробоину. Подождать пять минут, пока пурпурные ласты перестанут дёргаться и застынут.

Но я не должна была об этом думать. Мне нужно было заботиться о Шарлотте, обнимать её дрожащее тело, укладывать в постель. Убеждать её, что она чудесная, замечательная, что она достойна любви, и слушать, как она продирается сквозь воспоминания о своей семейной жизни, пытаясь понять, в чём её вина, чтобы это исправить. Хорошо бы, если бы она могла мне выговориться — я готова была сидеть с ней рядом всю ночь. Но она была беременна, и её организму не хватало резервов. К десяти часам её шатало от усталости, но пойти в комнату и лечь на кровать, где спала с мужем, она не могла.

Руби задремала перед телевизором. Я взяла её на руки, довела Шар до детской. Она легла с дочерью на так называемой «квовати пвинцессы» — большом ложе под белым балдахином.

Я выключила свет, придвинула к кровати стул, чтобы сидеть рядом и гладить Шар по волосам. Когда сон наконец её сморил, я засмотрелась на новые рисунки Руби, развешанные в ряд под ночником. Палки, огуречики, каракули, под каждым шедевром — комментарии Руби, выведенные рукой Шар. Мы с мамочкой, если бы я была русалкой, а мамочка нет. Волшебный кот, он съел такое яблоко. Папа стоит на спине единорога и танцует. Я сжала зубы. Любой уважающий себя единорог сбросил бы к чёртовой матери Филлипа Бакстера. Я сидела рядом, пока Шар не затихла, как бедная измученная Руби. Тогда я спустилась вниз, достала из сумки телефон. Я уже знала, что увижу сообщение от Ру. И увидела.