Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

– Cтой. Малькольм, нам нужно передохнуть.

Я затаскиваю его под густые ветки дерева, и мы прижимаемся друг к другу, дрожа не только от холода. Мое тело чувствует себя так, будто мы пробежали полумарафон. Сознание сообщает, что мы преодолели два-три километра.

Недостаточно далеко. Мы и правда недостаточно далеко.

Мы по-прежнему в пригороде. На недавно постриженных газонах напротив типичных для представителей среднего класса домов из красного кирпича стоят дружелюбные пугала. По обеим сторонам улицы попадаются брошенные второпях велосипеды. Каждое крыльцо украшают искусно вырезанные тыквы. Трава все еще зеленая, хотя дубы, выстроившиеся вдоль дороги, уже стали золотыми, пурпурными и ржаво-красными.

Но нам некуда пойти. Не видно даже подходящего незапертого гаража.

Я искала.

– Ладно, я свою часть сделала, – произношу я, едва переводя дыхание. – Где моя мама?

Малькольм смеется в ответ на эту неудачную шутку.

– Добудь мне компьютер.

– Будет сделано, – говорю я. – А что еще? – На этот раз он не смеется. – Сколько еще ты сможешь пройти?

– Не очень много. – Усталость в его голосе свидетельствует, что он даже сейчас переоценивает свои силы. – Каждый шаг словно огонь обжигает, но острее. – Он тянется рукой к краю рубашки, но тут же отдергивает пальцы, словно решив, что лучше не смотреть на то, что под ней. Или уже и так поняв, насколько все плохо.

– Малькольм, – мягко произношу я, усилием воли заставив себя смотреть не на его бок, а ему в лицо. – Может, тебе лучше…

Но он качает головой, не давая мне даже высказать свою идею.

– Я пообещал, что мы найдем твою маму. Я перед тобой в долгу. Пока мы этого не сделаем, я потерплю.

У меня внутри все сжимается. Если бы он не добавил последнюю фразу, я бы позволила себе ему поверить. Но с каждой секундой, когда я заставляю его бежать, прыгать с крыш или просто стоять, он подвергается все большему риску. Судя по всему, его треснувшие ребра теперь сломаны – если, конечно, они не были сломаны раньше. Может, трещинки толщиной с волос раскрылись, осколки порезали его внутренности и теперь у него кровотечение. Одна мысль об этом заставляет меня побледнеть.

Повернув голову, я нахожу ближайший дом, где машина стоит на парковке, а внутри горит свет, и направляюсь прямо к нему. Сейчас с ним совсем не все в порядке. Но скоро будет.

– Что ты… Что ты делаешь?

– Хочу тебе помочь. Малькольм, тебе нужно в больницу. Мы оба это знаем.

– Подожди, – пошатнувшись, он делает шаг ко мне. – Подожди же! – внезапная твердость в его голосе заставляет меня остановиться, и он выпрямляется сильнее, чем ему, как мне казалось, позволяют его травмы. – Я тебе еще нужен.

– Нет, если ты ранен. Нет, если, помогая мне, ты пострадаешь еще сильнее. – Теперь ливень превратился в настоящий потоп, такой сильный, что мой рот наполняется водой, как только я открываю его, чтобы что-то сказать. – И ты больше мне ничего не должен. Ты меня даже не знаешь. – Я пытаюсь рассмеяться. – Я не могу помочь тебе деньгами, но я никому не стану о тебе рассказывать, ладно? Можешь идти. Без обид. С остальным я и сама разберусь. Не знаю как, но я справлюсь.

Малькольм прищуривается, хмурит лоб.

– Ты закончила?

Я хмурюсь.

– Да, если ты готов меня отпустить, чтобы я помогла тебе попасть в больницу.

Он облизывает губы и смотрит на меня еще более сердито.

– Это у вас, парней, принято так выражать согласие, чтобы не пришлось произносить «да»?

– Тебе кто-нибудь говорил, как с тобой непросто?

На мгновение его слова причиняют мне больше боли, чем все ушибы и ссадины, вместе взятые. Я не понимаю, почему он так сердится. Я даю ему именно то, чего он хотел от меня тогда, в мотеле. Для него это выход.

– Почему ты внезапно ведешь себя так, словно это я тут злодей? – спрашиваю я. – Я пытаюсь поступить правильно!

– Нет, вовсе нет, – возражает он. – Ты пытаешься сделать то, что позволит тебе выглядеть сильной. Но это не так. Я вовсе не собираюсь откинуть копыта прямо тут, ясно? Ребра чертовски болят, и я устал, замерз и проголодался. Как и ты, так что перестань пытаться избавиться от меня в тот момент, когда нам обоим ясно, что ты понятия не имеешь, как действовать дальше.

– О, а ты имеешь?

– Ага, на самом деле да.

Теперь я прищуриваюсь. Я не знаю его достаточно хорошо, чтобы понять, блефует он или нет. Но зачем бы ему блефовать?

– Я не вру тебе, – произносит он. Его лоб разглаживается, а голос смягчается и становится менее суровым. – Я просто говорю тебе, что объясню все, как только нам больше не нужно будет концентрироваться исключительно на том, чтобы выбраться отсюда, ясно?