Поппи Брайт - Изысканный труп

Бывало, я завидовал этим подросткам, их свободе, даже если они жили на шее у родителей или на подачки. Они могут позволить себе походить на помесь райской птицы и ходячего трупа. Могут плевать на тротуар, нагло торчать, где их не хотят видеть, хамить туристам, которые пялятся на них. Они могут быть у всех на виду, бросаться в глаза. Им нет нужды сливаться с толпой, нет и желания.

Именно из-за таких отпрысков, хотя и не напрямую, я бросил последнюю работу на государственной службе за три месяца до ареста. Я сидел за столом в городском департаменте водоснабжения. Гражданская служба в Англии позволяет человеку подняться на самый высокий уровень некомпетентности. Меня уже уволили с трех-четырех подобных должностей, но с радостью нанимали снова и снова, чтобы посмотреть, сколько я продержусь на этот раз. Они смутно знали, что я образован и умею печатать. Согласно истории моей трудовой деятельности, я могу безупречно выполнять работу до того момента, когда посылаю к черту какого-нибудь мелкого начальника.

В один прекрасный день, почти такой, как сегодня, когда город подернула осень и небо было ясно-голубым, я взглянул на стопку бессмысленных бумаг на своем столе и скомканную обертку жирной курицы навынос, которую я съел час назад, во время обеда, хоть и проголодался, как обычно, задолго до него. Я слушал разговоры, разворачивающиеся вокруг, и услышал цитату прямо из пьесы Джо Ортона: "Как смеешь ты втягивать меня в ситуацию, для которой не написано докладной записки". Я подумал о мальчике, которого видел предыдущим вечером на Кингз-роуд, его черные дразнящие волосы, улыбка, открытая и свободная. Вероятно, у него в кармане не хватит денег на обед, но ему никто не приказывает, когда поесть, когда нет. Во мне что-то переломалось и восстало – тихо, но твердо.

Я встал. Выбросил жирную обертку в мусорное ведро; я никогда не думал даже о том, что за мной кто-то должен убирать. И навсегда покинул офис. Никто не заговорил со мной, никто не заметил, как я выходил. Остаток дня я провел в Челси, выпивал в пабах. Наблюдал, как гарцуют друг перед другом подростки, окидывают взглядом себе подобных (и чаще всего недовольно отводят глаза). Я ни с кем не заговаривал, никого не повел с собой, когда, шатаясь, отправился домой. У меня уже накопилось двое, от которых следовало избавиться: один, запихнутый в шкаф, уже начинал вонять, другой достаточно свеженький, чтобы разделить со мной ложе.

Передо мной не было никаких жизненных перспектив, только небольшая сумма на счету и неутолимый аппетит убивать юношей. Оказалось, мне этого вполне достаточно, чтобы прожить оставшиеся месяцы. Однако теперь мне не подойдут одичавшие ребята с Лестер-сквер. Нужен некто незаметный, анонимный, иными словами – похожий на меня. Но больше всего я жаждал выпить. Я скользнул в поток людей на Чаринг-Кроссроуд, поддался непреодолимому порыву и заглянул в книжный просмотреть новинки отдела криминалистики. Я красовался на трех ярких обложках: цвета свежей крови и мимолетной любви, на заляпанных фотографиях в центре: моя ванная, чулан, мои кухонные ножи, лестница, ведущая к квартире, – все с душещипательными надписями ("Двадцать три человека поднялись по этим ступеням, не подозревая, что это их последний путь!"). Я вышел из магазина с чувством удовлетворенности, повернул на Лайл-стрит и пошел по Чайна-тауну, дивясь странному сочетанию запахов, экзотическим буквам, светящимся на вывесках лавок, живым азиатским лицам мальчишек. Затем пересек широкую шумную Шафтсбери-авеню и очутился в той части Сохо, которую помнил лучше всего.

Голубой Лондон несет печать усердной чистоплотности, некоей отполированной гигиены. Даже в секс-шопах и видеомагазинах работают деловые молодые люди, которые с вежливым добродушием отвечают на любой ваш вопрос, будь он о том, как пройти к ближайшей кофейне или как правильно вставить анальный вибратор. Я направился в небольшое мрачное заведение, куда захаживал нечасто. Темные дерево и арматура из тусклой меди придают ему атмосферу подлинного британского паба, поэтому там всегда много американских туристов.

Я положил на стойку бара пятифунтовую банкноту, получил вдвое меньше сдачи, чем ожидал, и пинту моей первой и истинной любви – холодного светлого пива. Я никогда не был любителем традиционного английского пива, темного и теплого, со вкусом, более походящим для пойла скота.

Я отнес свой стакан на угловой стол, сел, обозревая его: пышная шапка пены, мелкие пузырьки поднимаются сквозь чистое золото, капельки собираются на стенках, затем стекают поверху вниз, образуя мокрый круг на подставке. Люди губят репутацию, крушат браки, жертвуют трудом жизни ради красоты такого зрелища. В Лондоне семь тысяч пабов.