Станислав Гимадеев - Аниматор

– Вот так! – произнес он вслух, нажав «enter». – Ваш ход.

Он выпрямился и застыл в удивлении и радости одновременно. В кабинете стояла Ольга. Он медленно приблизился и взял ее за руки – она была вся тихая, задумчивая и почему-то очень близкая.

– Я не могла ждать, пока ты приедешь, – извиняющимся тоном сказала Ольга. – Ужасно скучно стало на работе. Вот и решила тебя навестить. Ты занят, да?

Он помотал головой, обнял ее, она не сопротивлялась. Он ткнул кнопку на настольном телефоне.

– Маша, попроси Марка ужин на двоих. С собой. Как можно быстрее.

– Что ты задумал? – спросила Ольга.

– Познакомить тебя с Гектором.

И в этот момент ресторан вспорол пронзительный женский визг. Сердце Андрея ухнуло куда-то вниз, он выпрыгнул из кабинета и понесся в зал.

Вика, белая как мел, застыла в центре зала, прижав пустой поднос к груди, весь заказ валялся на полу. Часть людей за столами непонимающе приподнялась. Кто-то крутил головой, кто-то смотрел куда-то в одну точку. Андрей глянул туда же, и у него отвисла челюсть. Под одним из столов сидела мышь.

5.4. Ольга лежала тихая и теплая, положив голову ему на грудь и обвив ногами его ногу. Андрей провел рукой по внутренней поверхности ее бедра, еще чуть влажной и горячей, заскользил выше по животу, груди, к шее. Она слабо мяукнула, убрала со лба подмокшую прядь волос и проговорила:

– Почему я хочу спать, а ты нет? Ты подливал водку в вино, признайся.

– Спи-спи, – сказал он. – Я так рано не засыпаю.

– Расскажи мне сказку. Я под них хорошо сплю.

– Забыл, что это такое. Жизнь в нашей стране ни фига не сказка.

– Ты расскажи про себя… Про родителей, про дом, про детство. Ты каким был в детстве, а? Жутко интересно.

– Ничего интересного, – хмыкнул он. – Мне тридцать семь. Папа был ученый. И мама была ученый. Известные генетики. Мама все больше с детьми, а папа – с пробирками, такой вот он был на своем деле зацикленный. И старший сын тоже мог стать генетиком, отец готовил его к этому, таскал в свой институт, по лабораториям… И поступил сынка в вуз, но проучился недолго.

– Что случилось?

– Долгая история. – Он умолк, погружаясь в воспоминания. – Не очень интересная. В общем, ушел в армию, в школу, мать ее, жизни. Потом мотался по стране, зарабатывал бабки… то нефтепроводы, то мосты, то универмаги строил. Все вызовов искал, испытаний. Характер, типа, закалял. В двадцать семь остепенился и вернулся на родину.

– Это ты был старший, я знаю, – прошептала Ольга. – И тебя не тянуло в науку?

– Видимо, упустил момент. Нельзя войти в реку дважды.

– А младший брат какой был?

– Нытик и непоседа, науки не любил. Любил искусство, веселье, хаос, чтобы все прыгали вокруг него. Типа, вечный праздник. Что он делал, пока я колесил, никто не знает.

– Вы что же, не общались?

– Нет.

– Странно… родные же братья. А родители живы?

Он ответил не сразу, со вздохом:

– Нет, не живы. Отец умер три месяца назад. А мама… Ее нет около двадцати лет. Погибла, несчастный случай, прямо дома.

– Ужас… бедный…

– Мне было семнадцать, Пашке – двенадцать. Как раз после этого наши пути и разошлись.

– Из-за мамы?

Он не ответил. «Хватит прошлого, – подумал он, чувствуя, что исчезнувший было червяк внутри зарождается вновь. – Почему сегодня тема нашей семьи так популярна?»

– Вы поссорились?

– Хочешь бутер? – вдруг спросил он. – Я проголодался. Наскакались, понимаешь, порастратили энергию.

– Угу… но я засыпаю. Буди и все дорасскажешь.

Он выскользнул из-под смятой простыни и прошлепал босиком на кухню. Открыл дверь холодильника, и тут его накрыло.

Словно океанская волна хлестнула из глубин памяти, и его вмиг отбросило на двадцать лет назад… Только стоял он не у своего двустворчатого, под потолок, «Либхерра» голым и под два метра ростом… а был щуплым семнадцатилетним парнем, замершим перед стареньким, тарахтящим «ЗИЛом». Все его существо сжалось в ледяной комок, сознание отказывалось принимать реальность, и он не знал, что же сделать, чтобы не видеть всего этого: ни россыпи рыбацкого снаряжения в прихожей, ни битого стекла и опрокинутой посуды на столешнице, ни белого как полотно отца, осевшего на пол и превратившегося в изваяние, ни торчащих из-за серванта ног мамы с одним слетевшим шлепанцем, ни мертвящей темной лужи на кафельном полу… Прошла вечность… Потом его схватили чьи-то руки и долго волокли из дома куда-то по траве, через участок, мимо заборчика… он долго не понимал, кто его тащит, пока не нашел в себе силы поднять голову и увидеть каменное, безжизненное лицо отца…