Геннадий Логинов - Наёмный самоубийца, или Суд над победителем. Повести и рассказы

Касательно же своего необычного отношения с официально неодушевлёнными предметами, он пояснял, что отчасти разделяет аристотелевское учение о различии типов душ, из-за чего на вопрос о том, есть ли у предметов душа, не мог ответить ни «да» ни «нет» без определённых оговорок. Иными словами, он не признавал наличие души за каждой вещью или предметом и, более того, полагал, что и при наличии таковых – эти души совершенно некорректно сравнивать с душами человеческими, обладающими качественными метафизическими отличиями. Но при этом он искренне считал, что, если кто-то чрезвычайно сильно привязывается к какой-то вещи или предмету, либо у предмета имеется своя давняя история, полная и хорошего, и дурного, либо если некий мастер создаёт своё творение не абы как-то формально, но вкладывая свою любовь, боль или радость, – в подобном предмете могла появиться если и не душа, то что-то на неё похожее. В результате чего предмет обретал характер, индивидуальность и иные особенности, резко выделявшие его из бесконечного ряда его однообразных бездушных подобий.

Деликатные люди выслушивали эти рассуждения молча, сочувствуя про себя незаурядному уму капитана, с которого тот сошёл. Менее деликатные – просто поднимали капитана на смех и крутили пальцем у виска. Но те корабли и здания, перед которыми он снимал шляпу, и прочие разумные предметы уважали его, не говоря уже о «Надёжном», в котором Сигурдссон проводил большую часть своего времени.

Каждый вечер корабль неторопливо покачивался на волнах, убаюкивая задремавшего капитана, и каждое утро капитан начинал с того, что здоровался со своим кораблём. Почистив зубы себе, он брался за иллюминаторы и палубу. Утренняя молитва, зарядка с плаваньем в любое время года, лёгкий завтрак с обязательной кружечкой кофе, стихотворение, написанное экспромтом, – и только затем начинались рабочие будни. Члены экипажа относились к причудам капитана если не с пониманием, то, во всяком случае, со снисхождением: во-первых, он был владельцем корабля (немалое время откладывавшим деньги на то, чтобы приобрести собственное судно) и был волен устанавливать на нём собственные порядки, поэтому имел полное право хоть плясать вприсядку, жонглируя рыбой, пока не заставлял остальных делать то же самое; во-вторых, он достойно платил своим людям, относясь к ним значительно теплее, чем просто к нанятым работникам, и они ценили это.

Жизнь капитана и корабля проходила в целом размеренно и стабильно – до тех пор, пока не наступил один странный день. И, как и все странные дни, начинался он вполне заурядно. Возвращаясь с сетями, набитыми ещё шевелящейся рыбой, «Надёжный» размышлял о новой картине своего капитана, при создании которой была использована рыбья чешуя. Но вскоре его рассуждения были прерваны неожиданно разбушевавшейся стихией. Ветер нарос столь стремительно и завыл с такой силой, что в какой-то момент бывалые рыбаки взволновались не на шутку. А недавно безмятежное море оживлённо задвигалось, подобно одеялу, накинутому на страстную влюблённую парочку. Подобные неприятные ситуации не были чем-то уж особенно редким, но в этот раз они послужили точкой отсчёта, после которой однообразная жизнь капитана и корабля была нарушена, словно пруд, в который бросили громоздкий булыжник.

На какое-то время корабль словно бы выпал из реальности, чего с ним ранее никогда не случалось. Конечно, иногда он засыпал, давая отдых разуму, хотя его сны отличались от тех снов, что бывают у людей. Но это было совсем другое: казалось бы, совсем недавно направляющийся в порт, он обнаружил себя в другом, неведомом месте. Незнакомое и чуждое, оно казалось не от мира сего. Океан, если так можно было теперь называть, походил на широко раскинувшееся болото, не имевшее конца и края. Над застоявшейся мутной водой стоял нестерпимый смрад. Ни в этих отвратительных глубинах, ни в холодном и угрюмом небе над ними не ощущалось и намёка на жизнь. Ветра не было совсем, и тягучие вязкие облака, отдающие блеклой ржавчиной, стояли неподвижно, сокрыв свет, словно траурная вуаль.

Он не мог сказать наверняка, сколько времени миновало со шторма; разве что свежепойманные рыбы, которые не только не успели протухнуть, но ещё и подавали признаки жизни, ясно свидетельствовали о том, что событие имело место недавно. Пуча глаза, они беззвучно открывали свои рты и подпрыгивали, содрогаясь в конвульсиях. Но, несмотря на имевшиеся на его борту забойные колотушки для крупной рыбы, корабль был бессилен прервать их мучения.