Геннадий Логинов - Наёмный самоубийца, или Суд над победителем. Повести и рассказы

– Это не потребуется, поверьте. Кому нужно – прочитает, – заверил визитёр.– Вообще, я, конечно, самую малость приврал, признаю. На самом деле это, конечно же, не опера Сен-Жермена: тот хоть и был, среди всего прочего, композитором, написавшим немало арий, не удосужился взяться за целостную оперу.

– Ну, я надеюсь, весь описанный здесь ужас – всего лишь театральная условность, часть представления, а не всерьёз? – увлёкшись чтением, певец не сразу обратил внимание на то, что загадочный собеседник так же незаметно пропал, как ранее появился.

– Видимо, Вы тоже решили для разнообразия побыть неоригинальным. Но хотя бы обошлись без демонического хохота, кровавых подписей, огней и серы, – сыгравший на своём веку в великом множестве постановок, а повидавший ещё больше, чтобы представлять себе и не такое, актёр оправился от потрясения сравнительно быстро и теперь не мог удержаться от колкости, дабы хоть как-то восстановить своё задетое самолюбие.

Пробыв ещё некоторое время в гримёрной, он наконец вышел через вновь появившуюся дверь и, решив в этот раз пренебречь ежедневными, милыми чёрному сердцу забавами, отправился прямиком домой. Там, сидя в кресле у камина с початой бутылочкой лафита, он снова и снова перелистывал тетрадь, размышляя, как несложно догадаться, о недавно пережитых событиях.

Пришелец действительно знал, кому относил сие творение. Ведь в зависимости от склада ума один человек без раздумья мог отвергнуть то, что послужило бы для другого тяжким искушением; и то, что вызвало бы у одного отвращение и презрение, – пробудило бы в душе второго – радость, а третьего – оставило бы совершенно равнодушным.

Впервые в своей жизни влиятельный аристократ, великий тенор, прославленный авантюрист, известный интриган, огромный подлец и именитый постановщик стоял перед таким сложным выбором, что даже все прошлые злодеяния казались ему баловством мальчугана с рогаткой. С одной стороны, он не был уверен, что, поставив подобную оперу, он сам останется живым и здоровым, даже если и говорить исключительно о физической оболочке. В существование загробной жизни он не верил ровно до сего момента, хотя появление незнакомца пошатнуло его убеждённость. Но даже допуская такую возможность, сильно сомневался в том, что откажись он сейчас от всей этой богомерзкой и авантюрной затеи – и снежнокрылые ангелы, закрыв глаза на всё, содеянное им ранее, возьмут его под белы руки, для того чтобы, распевая гимны, отнести прямиком к жемчужным вратам. При отсутствии высшей справедливости – он не верил в воздаяние после смерти, как и в продолжение жизни после неё, а при её наличии – не верил в спасение лично для себя. С другой стороны, он не боялся смерти или, во всяком случае, не задумывался над этим всерьёз. Поэтому идея принять участие в какой-нибудь мерзости, которая, пусть и по-чёрному, но всё-таки обессмертит его имя в веках (даже погубив при этом его самого), казалась ему весьма привлекательной. Равно как, опять же, человеку, пресытившемуся всем, чем можно, было бы несказанно интересно получить новый опыт, недоступный для большинства смертных.

По мере того, как он размышлял над этим, ему начинали приходить на ум многочисленные писатели, поэты, художники и композиторы, сжигавшие свои произведения, и отчасти ему становились понятны мотивы их поступков. Во всяком случае – отчасти. Интересно, сколько великих людей некогда стояло с похожим выбором перед партитурой, полотном или книгой, осознавая, какие посл едствия может нести подобное произведение искусства, достигнув масс? И мог ли он осуждать их выбор?

Время шло, и в предрассветные часы певец и композитор решил взглянуть на вопрос с другой стороны. Всё-таки, для негодяя, испытавшего в жизни, казалось бы, всё, так или иначе остаются чуждые его натуре удовольствия, которые он не может испытать по этой самой причине. Одна из них – добродетель. Но в данном случае он думал даже несколько иначе: иметь возможность совершить нечто беспрецедентно эпохальное и позволить себе пренебречь этим, отказаться не потому, что не мог поступить иначе, а потому, что осознанно так решил, – могли бы немногие. Порою подвиг заключается не в том, чтобы сделать что-то, но в том, чтобы чего-то осознанно не сделать.

Внезапно ему вспомнились давно позабытые слова старой воспитательницы о том, что, в первую очередь, от человека требуется в этой жизни не столько быть героем, сколько не быть мерзавцем. И, не ожидая за свой поступок прощения грехов либо каких иных наград и похвал, он с улыбкой метнул нечестивую оперу в камин, где та вскоре вспыхнула, начав переливаться многоцветными узорами диковинного пламени.