Екатерина Барсова: Ночь на перевале Дятлова

– Да, – громко сказала она. – Нам было плохо. Точнее – мне. Как тебе – не знаю. – И встала, боясь, что он окликнет ее и будет пытаться вернуть обратно. Но очевидно, в тоне, каким она сказала эти слова, было нечто, что убедило Олега в ее окончательном и бесповоротном решении – расстаться с ним.

Ее никто не окликнул, отныне она была свободна, и Александра ощутила легкость в теле и стремительность.

Она вышла-выбежала из кафе и вдруг решила не ехать домой, а пройтись по бульвару.

Была осень, вечер, дождь… мокрые листья устилали Гоголевский бульвар. Начинало темнеть. Зонтика у Александры не было, но она не шла, а словно летела, у нее было чувство, что только что рассталась с чем-то надоевшим и постылым, а впереди ее ожидает нечто хорошее. Народу на бульваре почти не было, Александре вдруг захотелось распустить волосы, и она стянула резинку с волос. Дождь усилился, но она не обращала на него никакого внимания. У нее развязался шнурок на полуботинке, и она подошла к скамейке, чтобы завязать его покрепче. Неожиданно под скамейкой Александра увидела светлое пятно. Это была бездомная собака, забившаяся туда от дождя. Она посмотрела на нее без всякого выражения и снова уткнулась носом в лапы.

– Эй! – тихонько позвала ее Александра. – Ты что тут делаешь? Промокла небось? – И Александра, нагнувшись, протянула руку, чтобы погладить собаку.

Собака подняла вверх морду. Нос был мокрым, морда – тоже. Псина издала тонкий звук, похожий на сдавленный писк, и тяжело вздохнула. Александра замерла, вздох был так похож на человеческий, что ей стало не по себе. «Иди с миром, – казалось, говорил этот вздох, – ступай. У тебя – своя жизнь, у меня – своя. Ты здесь покрутилась и ушла, а мне ночевать и дневать на улице. У тебя теплый дом, а у меня мокрый асфальт. И ела я позавчера. Но кого это волнует…»

– Эй! – Александра присела на корточки и позвала собаку. – Не грусти. Все еще наладится. Жизнь – штука непредсказуемая. – И она почесала собаке за ухом. И вдруг та подползла ближе к ней и уткнулась носом в ладонь.

– Не грусти… – машинально сказала Александра… – Пожалуйста… – Она гладила ее, фонарь бросал на аллею неясные блики, и в темноте глаза собаки блестели… – Не грусти, потому что теперь у тебя наступит совсем другая жизнь… Ты будешь жить у меня. Договорились?

Собака подняла морду и недоверчиво посмотрела на Александру, словно вслушиваясь в ее слова…

– Ты меня понимаешь, да? Это хорошо… Ты у меня умная… Ну давай, вылезай, пойдем с тобой в метро… Нет, в метро нас с тобой не пустят. Возьмем такси и поедем домой. Таксист тоже может ворчать, но мы ему заплатим…

С собакой Александру взяла только третья машина. Частник расстелил на заднем сиденье большой целлофановый пакет и буркнул: «Сидите и не двигайтесь, понятно? А то все сиденье измажете…»

– Мы будем не дышать, – пообещала Александра. – Правда? – и посмотрела на собаку.

Та согласно завиляла хвостом.

«Я буду послушной, я вообще могу не двигаться…»

Всю дорогу они сидели тихо. Как мышки. Собака как будто бы и правда боялась пошевелиться… Знакомые улицы в вечернем свете были какими-то незнакомыми. Шофер затормозил у дома, где жила Александра.

– Вот мы и приехали, – сказала она собаке. – Вылезай…

Та выпрыгнула из машины и села на асфальте с чувством собственного достоинства, словно осознав свой новый статус – домашнего питомца.

Александра расплатилась с частником – тот недовольно пробурчал, что «могли бы дать и больше, учитывая животное», – и повернулась к своему новому члену семьи.

– Это наш дом. Ты теперь будешь здесь жить. – Собака слушала внимательно, подняв одно ухо. – Как же мне тебя назвать? Давай ты будешь Буськой…

Буська незаметно изменила жизнь Александры. Она вдруг поняла, что страху нельзя давать волю, с ним нужно бороться – исступленно, до конца, не давая ни малейшей поблажки. Она боялась зимы, снега, предпочитая отсиживаться дома, но рядом была Буська, и нужно было выходить с ней на прогулку. Сначала вид белого пространства пугал и околдовывал Александру, она останавливалась как вкопанная и застывала на месте, но Буська лаяла, тормошила, прыгала вокруг нее, по-смешному припадая на лапы, и Александра шла за ней – сначала медленно, а потом – быстрее, увереннее.

И однажды она поняла, что тоскует по лыжам, по снегу, по открытому пространству, по лыжне…

Она достала с антресолей свои первые детские лыжи и долго смотрела на них, гладила по рассохшимся деревяшкам. Потом подошла к фотографии родителей, висевшей на стенке. Они стояли рядом, в зимнем лесу с лыжами в руках и улыбались ей.