Антон Кротков - Голодный океан. Цивилизация заканчивается на берегу…

Одним из первых сел Тич. Выбравшись из кабины, командир схватил сигнальные флажки и бросился лично руководить посадкой остальных. Но даже ему не удалось предотвратить катастрофу. Чей-то самолёт на пробежке врезался в надстройку мостика…

Игорь видит, как разлетаются обломки и куски тел, брызжет, подобно струям из огнемёта горящее топливо. Бегущие люди сгорают, словно спички.

Палубу затягивает едким дымом. Воздух наполнен парами керосина и смрадом палёного мяса. Но остановить посадку невозможно: в небе кружатся самолёты, у которых на исходе горючее.

Новая катастрофа не заставляет себя долго ждать: в центре палубы кружится волчком и валится за борт другой уалйдкет. Там, где он упал, поднимается гигантский фонтан воды, который накрывает большую часть палубы. Игорь с ужасом думает об оказавшемся в воде пилоте: «Успел ли он выбраться?».

Но всего через секунду новая трагедия заставляет Исмаилова забыть обо всём. Один из истребителей приближается, едва не касаясь воды. За ним тянется дымный след. Временами самолёт начинает резко крениться и кажется, что теперь ему точно конец. Но агония продолжается…

Все уверены, что сейчас последует удар в борт авианосца. Тич взбегает на прожекторную площадку и оттуда бешено размахивает посадочными флажками. Ему удаётся привлечь к себе внимание пилота, потому что самолёт начинает выравниваться. Лётчик выпускает шасси и закрылки. Игорь замечает большую цифру восемь на фюзеляже истребителя. Это же Генри Чаппел! Он всё-таки вернулся! Весь мир для Исмаилова сужается до самолёта друга.

Посадка больше напоминает падение. Одна стойка шасси подламывается при ударе о палубу. Машину юзом тащит по полосе, самолёт едва не переворачивается…

Игорь первым подбежал и вскарабкался на крыло «уайлдкэта». Стекло, за которым находится лётчик, разбито и забрызгано изнутри кровью. Вдобавок колпак фонаря заклинило. Но подоспевает помощь и общими усилиями удаётся вскрыть кабину. Генри буквально плавает в собственной крови. Голова Чаппела безвольно свешена на грудь. Кто-то перегибается через борт и отстёгивает привязные ремни и обвязки парашюта. Лётчика выволакивают наружу и осторожно кладут на носилки. Над тяжелораненым склоняется врач. Однако быстро выпрямляется. На озабоченном лице врача появляется выражение скорби. Доктор вздыхает и снимает с головы фуражку. Судовой капеллан начинает читать молитву. Чаппела больше нет.

Исмаилов чувствует, как по щекам его текут слёзы. Он ниже склоняет голову, чтобы никто этого не заметил. Но кроме капеллана рядом уже никого нет, все разошлись по своим делам: трагедия отдельного человека мало что значит на фоне разворачивающейся грандиозной битвы. Техники спешно заправляют вернувшиеся самолёты, пополняют на них боезапас. Объявлено, что через пятнадцать минут в воздух должна подняться вторая волна самолётов…

Игорь вытаскивает из нагрудного кармана друга непромокаемый пакет с прощальным письмом к родителям. Точно такое же написал и он сам.

В этот момент к Исмаилову подходит лётчик с крупными резковатыми чертами лица. Кажется, это у него несчастный Генри был ведомым. Мужчина что-то спрашивает, но Игорь находится в таком состоянии, что плохо соображает, что ему говорят. Мужчина хмурится и отходит. Молодой человек слышит, как он говорит Тичу:

– Я не полечу с ним.

– Почему?

– Посмотри, парень не в себе.

– У меня нет для тебя другого ведомого, Квайл.

– Послушай, Джон, с меня хватит и одного снукера* (так в британской армии называют молодых кадетов-первогодков) на сегодня. Я хочу снова увидеть свою семью. Короче, мне нужен кто-нибудь поопытней.

– Хорошо, я тебя понял, Квайл. Бери моего ведомого, а с новичком полечу я.

…Игорь взволнованно пытался объяснить командиру, что не хочет быть никому обузой. Тич слушал недолго.

– Послушай, сынок, – сказал он, и мужественные складки на его лице проступили глубже и резче. – Накануне своего первого боевого вылета я страдал животом, и добряк-врач предложил освободить меня от полётов. Но я ответил, что пусть лучше обосрусь в воздухе и мне придётся убирать за собой кабину, чем останусь на земле, и всю оставшуюся жизнь буду чувствовать себя полным дерьмом. – Тич оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит, и продолжил: – Это я к тому, что если ты ищешь повод для того, чтобы не лететь, то так и скажи об этом прямо. Обещаю, я не стану тебя принуждать. Я даже постараюсь, чтобы никто об этом не узнал. Думаю, что смогу добыть тебе какую-нибудь канцелярскую должность.