Родриго Кортес - Толмач

«А что, если я не прав? – с неожиданно прорвавшейся горечью подумал он. – И миром управляет не мысль, но дух?»

Это означало, что жизнь имеет право быть неразумной и двигаться лишь прихотью неразмышляющего духа. Но если так, цена ошибки во всех его рассудочных оценках становилась немыслимо высокой.

Священник пробормотал что-то невнятное – не на русском, не на китайском – и вдруг притронулся к нему ладонью. Там, где сердце. И вот тогда Кан Ся проняло, и на миг – не более, на какую-то ничтожную долю секунды он позволил себе поверить, что Дух – пусть и почти безумный в своем своеволии, но от этого ничуть не менее могущественный – возможен.

«Великое Небо! – охнул он. – А что же мне тогда делать?» И сразу же вспомнил Золотого Дракона.

До особого распоряжения Семенова поставили помогать разбирать донесения, и он был совершенно потрясен масштабами происходящего.

Генерал-губернатора держали в курсе всех событий. Уже 23 июня из десятков мест ему доложили о том, что армия присоединилась к действиям бунтарей-ихэтуаней; 25-го известили о высадке небольшого японского десанта в Инкоу, а уж о ходе эвакуации работников КВЖД в Порт-Артур и Харбин, а оттуда – в Японию, Владивосток и Хабаровск генерала извещали каждый час.

«Ваше превосходительство, – докладывали ему с западной ветки, – обоз 4-го участка со станции Хинган, инженер Н. П. Бочаров, в составе 865 подвод, в том числе 56 подвод с серебром, 3 тысячи служащих с семьями и сопровождение Охранной стражи успешно эвакуированы. Потери: разграблен казенный обоз с мукой, убиты 11 конюхов и повариха».

«Поход Стесселя напоминает собою поход Аттилы, – читал Семенов приостановленное военной цензурой письмо лейтенанта Вырубова из Тяньцзиня, – на пути все истребляется начисто, что остается, вырезают японцы. Как это ни печально, но опыт первых дней войны показал, что иначе невозможно: пробовали щадить и получали в тыл залпы. Вообще китайцы ведут себя не как люди, а как звери и не обладают никакими нравственными качествами».

Таких документов были десятки и десятки, и Семенов быстро и аккуратно разбирал их, формировал по разделам и подавал начальнику канцелярии на ознакомление или на подпись Гродекову, а затем что-то подшивал, а что-то передавал для исполнения в соответствующие делопроизводства.

А потом его снова отправили к Гродекову.

Когда Семенов зашел в кабинет, генерал-губернатор диктовал секретарю шифрограмму:

– Верное обеспечение нашего положения в Маньчжурии может быть достигнуто только немедленным движением отряда наших войск в Маньчжурию для прочного занятия Харбина и вообще среднего течения Сунгари…

– Ваше превос…

– Тише-тише, поручик. Садитесь… – хмуро указал рукой на стул генерал, жестом отправил секретаря прочь и пододвинул через стол папку. – Ознакомьтесь.

Семенов открыл папку и быстро и внимательно просмотрел короткий текст: «По сведениям из китайских деревень Зазейского района, маньчжуры в возрасте от 16 до 40 лет собираются в Айгун на службу».

– Ознакомились?

– Так точно, ваше превосходительство, – кивнул Семенов.

– Поедете на место и разберетесь. Результаты доложить.

Семенов встал и щелкнул каблуками.

– И еще… – остановил его Гродеков. – Когда выполните, оставайтесь на месте, в Благовещенске, и ждите дальнейших указаний. Вам понятно?

В груди у Семенова ухнуло – в Благовещенске что-то определенно назревало.

– Так точно, ваше превосходительство! – вытянулся он.

Они отправились в Благовещенск первым же пароходом, а едва сошли на дощатый помост пристани, Курбану стало ясно, почему Вепрь не приходит, – на помосте, в клетке из толстых металлических прутьев, окруженный толпой зевак, метался огромный желто-красный тигр.

– Ого! – восхитился Семенов. – Откуда такая красота?

– Китайцы-охотники отловили, ваше благородие, – горделиво отозвался сопровождающий. – В Санкт-Петербург повезем, их величествам в подарок.

Сердце Курбана екнуло и почти остановилось. А тем же вечером, когда поручик с бутылкой хорошей хабаровской водки ушел в караулку к Зиновию Феофановичу, шаман отошел на полтысячи шагов и начал судорожно набивать трубку особой бабушкиной смесью. Последний, четвертый, слуга Эрликхана уже явил свое лицо, и это означало, что развязка близка.

Тигр явился почти сразу, едва Курбан затянулся, и был он велик и сумрачен, словно торчащая из снега скала.

– Скажи мне… – взмокнув от напряжения и страха, все-таки отважился спросить Курбан, – что меня ждет? Скажи мне… что написано у тебя в Книге Судеб…