Родриго Кортес - Толмач

– Черепица-то подпилена… – хмыкнул кто-то позади поручика, и Семенов оглянулся.

Это был есаул Охранной стражи – крепкий и, по всему видно, матерый мужик.

– Вряд ли, – покачал головой Семенов. – Я когда в Инкоу служил, проверял – целая черепица.

– Не может человек такое голой рукой сотворить, – загудели в поддержку своего есаула казаки. – Кости лопнут.

И, словно услышав недоверие в их голосах, от толпы, как по команде, отделились человек восемь, и один сунул целую черепицу есаулу в руки и что-то произнес.

– Он хочет, чтобы вы ее подержали, – перевел состоящий при казаках толмач-китаец.

– Это еще зачем? – хмыкнул есаул, отодвигая черепицу от себя.

Китаец развернулся к толпе и что-то резко выкрикнул. Те засмеялись.

– Он говорит, господин есаул боится, – перевел толмач.

Есаул набычился, выхватил черепицу и попробовал ее на излом.

– Целая, зараза… – с сожалением констатировал он и повернулся к толмачу, – спроси, чего ему надо.

Толмач продублировал вопрос на китайском и тут же перевел ответ:

– Просто держите. Он покажет, как это делает. Есаул хмыкнул и поднял черепицу повыше, и в следующий миг буквально в долю секунды китаец взлетел на полметра вверх и ударил в черепицу ногой.

Она брызнула осколками, словно гнилая груша.

– Сволочь! – ойкнули рядом. – Мне чуть глаз не выбило!

Боец горделиво улыбнулся, что-то долго и презрительно говорил, а затем повернулся к русским спиной и неторопливо направился к своим.

– Что он сказал? – выдохнул оторопевший есаул.

– Сказал, что кунг-фу – искусство, – без промедления перевел толмач.

И тогда поручик, внимательно наблюдавший за всем этим со стороны, повернулся к Курбану:

– Ну-ка, а теперь ты переведи…

– Наши заклинания делают нас неуязвимыми, – сухо произнес Курбан, – а наш дух – подобным клинку. Поэтому скоро вы все умрете.

– Чего?! – возмутился есаул. – А ну иди сюда, китаеза!

Китаец резко остановился, снова повернулся к есаулу лицом, вытащил из-за красного кушака широкий нож, задрал рубаху вверх и решительно провел себе лезвием по голому животу.

– Смотри, мы неуязвимы, – перевел Курбан. Есаул растерянно огляделся. Огромная толпа китайцев замерла и напряженно ждала, чем кончится противостояние, и пока русские проигрывали.

– Значит, так, – гневно пыхнул есаул в усы и повернулся к стоящему рядом казаку, – ну-ка, дай мне свою винтовку.

Казак оторопело отдал оружие, и есаул потряс винтовкой в воздухе.

– А это вы видели, желтопузые?! Кто хочет попробовать?

Толпа молчала.

– Ну?! – выкрикнул на глазах багровеющий есаул и полез в карман. – Я даже деньги на кон поставлю! Тридцать рублей! Чья магия победит русскую винтовку?! Чей дух сильнее пули?! Ну же! Я жду!

Толпа молчала.

– Вот то-то же, – мстительно выдохнул есаул, – теперь хоть видно, кто чего стоит…

Курбан спокойно и точно перевел каждое слово, дождался, когда толпа тронется с места и пойдет своим путем, и повернулся к печально стоящему рядом Семенову:

– Не бойся, Иван Алексеевич. Их магия тебя не убьет.

– Ты-то почем знаешь? – тоскливо промолвил тот.

– Пока боги на твоей стороне, китайцы не опасны, – со знанием дела объяснил Курбан.

Спустя пару часов, едва отметившись в управлении Охранной стражи, серьезно затосковавший поручик отправился в здешний походный храм.

– Пойдешь со мной, – хмуро спросил он Курбана, – чай, ты ведь тоже крест носишь?

– Пойду, – серьезно кивнул шаман. У него как раз закончились запасы смирны, а добыть ее можно было только у русских жрецов.

Они оба ополоснулись в рукомойнике постоялого двора, смывая пот и дорожную пыль, затем вместе прошли почти через весь Гирин, и лишь в низеньком, накрытом тентом походном казачьем храме поручик словно отключился – и от Курбана, и от мира.

Курбан ждал. Внимательно осмотрел прошедшего на свое место толстого, заросшего бородой до глаз попа, жадно вдохнул повеявший от него запах священной смирны, решил, что, скорее всего, поп хранит ее за плотной золотистой занавеской, и… внезапно вылетел из тела. Это всегда происходило с ним вот так, безо всякого предупреждения со стороны богов, и теперь его тело стояло внизу с наполовину прикрытыми глазами, а Курбан витал у самого тента, видя и слыша почти все.

Он опускался чуть ниже прогретой солнцем матерчатой кровли и видел, как поручик и двое казаков крестятся и смиренно бьют поклоны, а поп тем временем красивым и могучим басом выводит свое главное прошение Единосущному Богу: