Александр Ольбик - Президент

— Ничего, обтешется, — сказал Булдин и протянул Михайло пачку денег. — Здесь три тысячи долларов, аванс за работу… Когда выходим?

— Если ничего не изменится, выедим в два тридцать ночи… А на чем вы сюда добирались? — вопрос Михайло хоть и был задан спокойным тоном, однако Сергей в нем уловил подозрительные нотки.

Булдин замешкался с ответом. Михайло не поленился и вновь спросил о том же.

— Я говорю, добирались на чем?

Вместо Булдина ответил его молодой напарник.

— На лошади. Один колхозник до перекрестка подвез.

В голове у Михайлы от такой информации шарики в голове застучали с удвоенной силой. «Значит, — подумал он, — эти смоленые курвы наследили?»

— Ладно, — сказал он Булдину, — можете пройти в горницу, там дви канапки.

Гости вошли в дом и Булдин, достав из сумки пистолет «ПМ» и гранату, положил их на коврик рядом с диваном. Не снимая пиджака, улегся на диван, вскинув ноги на лакированные, старинной конфигурации подлокотники. Ваха сел у стола и грохнул на него автомат. Сказал что-то Булдину и тот кивнул в сторону сумки. Пацаненок подошел к ней и из-под коробок с патронами вытащил полбуханки хлеба и в вощенной бумаге бастурму. Длинным, тонким лезвием нарезал мяса и предложил Булдину. Тот отказался.

— Я сейчас вернусь, — сказал Михайло по-прежнему сидевшему на пеньке Сергею, а сам вышел за ворота.

Он обошел хату, подошел к машине, укутанной уже подвялившимися ветками вишен, затем поднялся на взгорок и долго смотрел в низину, где горели два огонька. Сизый туман превратился в парное молоко и недвижно висел, словно вата на новогодней елке. Он прислушался, ему показалось, что где-то поют, причем поют его гуцульскую песню, отчего на сердце Михайлы стало томительно печально. Но нет, это была не песня, это неспокойный хор цикад развлекал мир своим довольно виртуозным бельканто. К нему примешивался задумчивый хор лягушек и удары удода.

Михайло еще раз прошел вокруг сада и дома, и шаги его были бестелесно тихи, а дыхание словно сдавленное непонятным гнетом, когда и самому кажется, что жизни в груди больше нет…

Потом, ближе к полночи, взошла стареющая луна и покрыла сад с его ранеными вишнями, белые стены мазанки и дальние перекаты каким-то нечетким сиянием.

На попоне, кинутой под деревом, спал Серега.

Михайло, расстелив под грушей полушубок, в полглаза дремал, присушиваясь своим телом к малейшему звуку, которым одаривала ночь подлунное пространство. В один из моментов он почувствовал, как будто какая-то тень скользнула по его прикрытым векам, взбаламутив сознание тревогой. Он открыл глаза и взглянул на попону, на которой должен был спать Сергей. Но она была пуста и только сухой прошлогодний лист тихонька шевелился на ее крапчатом узоре. Михайло вскочил и шарахнулся за угол сарая: в метрах тридцати от него, в свете падающей к горизонту луны, увидел удаляющуюся фигура своего помощника. В ней нельзя было обознаться: спотыкающаяся походка, сутулая, как бы падающая вперед спина и нелепое порхание рук. Украинец не стал его окликать, легким бегом настиг Серегу и, дернув за плечо, обронил на землю.

— Не надо, — беглец заслонился руками, сквозь перекрест которых сверкал безумным страхом Серегин глаз. — Не надо меня убивать, Михайло, я все сделаю…

Однако Михайло не собирался его щадить. Раз за разом он бил ногами по Серегиной груди, стараясь носком угодить в поддых, бил в то место, откуда исходил страх и при этом люто бросал слова: «Я те побежу, сученок, я те побежу…» Учил Серегу жизни до тех пор, пока у самого не заныли пальцы ноги. Затем Михайло развернулся и пошел к хате. А на сталью сереющей тропке продолжал лежать и корчиться в страданиях бомж Серго Орджоникидзе.

Он вернулся на попону, когда было далеко за полночь. Он улегся на бок, скорчился, словно эмбрион в чреве матери, и, всхлипывая, упал в полудрему. А вскоре тырчком ноги под ребра его разбудил Михайло. «Пора, москаль, процювати… Ослободи машину» , — сказал он и пошел в хату будить чеченцев.

Но «чечня» еще спала крепким предутренним сном. А когда Михайло вошел в горницу и на двери стукнул крючок, спящий на диване Булдин бросил руку к лежащему на коврике пистолету и наставил его на Михайло. Однако тот, не обращая внимания, на угрожающий жест Булдина, включил в комнате свет и негромко сказал: «Хватит лежачи, через сорок хвилин надо видижджати…»

Булдин окликнул своего молодого товарища, но Ваха спал мертвецким сном.

А в это время Серега, в полуобморочном состоянии, откидывал от ЗИЛа ветки вишен и проклинал свою бедолацкую жизнь. Он смотрел на небо и решал — где, в каком месте ему лучше дать деру, но тут же, услышав шаги на крыльце, снова впал в прострацию. Каким-то механическим жестом он пошарил рукой по земле и нашарил то, что искал. Это был небольшой булыжник, не более полкилограмма, который он вытер о брючину и спрятал в карман. Это было безотчетное, пожалуй, интуитивное действо, подсказанное инстинктом жизни…