Дэн Симмонс - Зимние призраки

И я уверен, что Дейл тем декабрьским вечером помчался в Элм-Хейвен, погоняемый вовсе не похотью. Конечно, общение с Микой Стоуффер, урожденной Мишель Стеффни, спасало его от полного одиночества, но, разумеется, вожделение носило самый пассивный характер. Отношения – романтическая интерлюдия – с особой по имени Клэр вынудили его оставить далеко позади темные берега желания. И клиническая депрессия, конечно же, тоже; из-за депрессии он много месяцев ощущал половое бессилие, чему также немало способствовали ударные дозы прозака и прочих медикаментов. Можно сказать, что в либидо Дейла Стюарта произошло прямое попадание самонаводящейся фармацевтической ракеты.

Если бы я остался жить и стал писателем, я, наверное, попытался бы прояснить, какую роль играет Эрос в жизни и несчастьях людей, но, подозреваю, сделал бы это в классической, дважды завуалированной манере. Когда я жил под Элм-Хейвеном, читая без остановки всю неполную дюжину своих лет и зим (включая периоды межсезонья), моим идеалом женщины была жена Баты. [21]Подозреваю, если бы я вырос, повзрослел, поискал, то нашел бы такую женщину: ее можно узнать, как мне всегда казалось, по восхитительной, чувственной щелке между передними зубами, – и в конце концов сбежал бы при виде ее могучей сексуальной жизненной силы. Кроме того, чем я мог бы ей понравится, сидячая глыба, солиптический, жирный, неуклюжий и плохо одетый выродок?

Но, с другой стороны, получил же в итоге Генри Миллер Мерилин Монро, пусть и ненадолго.

Гораздо интереснее Дейловых смазанных воспоминаний о минувших любовных утехах представляются мне живые образы и яркие воспоминания о двух его дочерях. Наверное, только через собственную мать и дочерей представитель сильной половины рода человеческого может хоть как-то узнать и понять женщин.

Маргарет-Бет, Маб, старшая дочка, всегда была его любимицей. Помня ее через воспоминания Дейла, невольно подбираю литературные эквиваленты: Аарон Бурр и его обожаемая дочь, сэр Томас Мор со своей дочерью. Равные по интеллекту своим отцам, они были главными женщинами в жизни этих знаменитых мужчин – приблизительно то же было и у Дейла с Маб… во всяком случае, пока на сцене не появилась Клэр.

Кэтрин-Сара, Кэти, реже возникает в воспоминаниях Дейла, но я вижу в них удивительную личность, ее способность сострадать также всеобъемлюща, как и мощный интеллект сестры. Кэти – воплотившееся в женщине сочувствие и дружелюбие, просто гештальт гуманизма, ничего подобного я не встречал в женщинах Элм-Хейвена, ни в девочках в школе, ни в их матерях. Если Маб восхищала отца глубоким пониманием языка и безупречной логикой, то Кэти была тиха, как дитя, она наблюдала, сопереживала, всегда готовая пожертвовать собой. Дейл прекрасно знал об этих чертах своей младшей дочери, он любил обеих и непрестанно восхищался способностью к состраданию в своей Кэти, но если сила ума Маб была отражением (и, соответственно, подтверждением) его собственного разума, то гуманизм Кэти достался ей от матери. Должно быть, в этом болезненном факте и заключалась причина, по которой в своем изгнании сейчас Дейл больше думал о Маб и меньше – и труднее – о Кэти. Но я не стану развивать эту тему. Я почти не знаю, каково быть сыном, и уж совсем не понимаю, как это – быть отцом девочек.

Прежде чем мы вернемся к Дейлу, который в рыцарском порыве ринулся спасать мисс Стеффни от черных собак, поговорим о книге, которую он пишет, книге о лете в Элм-Хейвене, и о его писательстве в целом.

Дейл не был хорошим писателем. Уж поверьте мне. Я в девять лет писал лучше, чем мой друг на пятьдесят втором году жизни. И причина состоит в том, по крайней мере, одна из причин, что он не был рожден для этого занятия, его не сжигало не ведающее компромиссов внутреннее пламя, он, скорее, принял волевое решение сделаться писателем в конце лета шестидесятого, лета, когда я погиб. К этому прибавился еще и тот факт, что в годы подготовки к карьере ученого Дейлу невольно пришлось много писать в академической манере. Это не тот язык, который сформирован человеческой речью, и очень немногие – если вообще хоть кто-то – из ученых мужей преодолевают его ущербность, переходя на настоящую прозу. И наконец, свое дело сделал избранный Дейлом жанр – рассказы «из жизни горца». Это тоже был сознательный выбор с его стороны, попытка поддержать свой учительский статус, не сбиваясь на такие жанры, как мистика, научная фантастика или, боже упаси, ужасы, и снова холодный мозговой расчет, а не подсказанное сердцем желание. Подстраивая свой стиль к стилю весьма малочисленных мастеров жанра – например, Вардиса Фишера, – Дейл описывал жизнь нескольких белых людей на Западе в тридцатые года девятнадцатого века рядом с племенами коренных американцев (его преподавательская деятельность довела до того, что он не мог даже мысленно называть их политически некорректным словом «индейцы» – хотя его персонаж, человек с гор, позволял себе это довольно часто, – не говоря уже о такой непристойности, как «дикари»).