Татьяна Степанова - Драконы ночи

Симон подошел к куче пыльного тряпья. Это были театральные костюмы. В стене виднелась дверь.

– А там что? – спросил он.

– Да барахло, что ж еще? Что, будете и там смотреть?

– Обязательно. Откройте, пожалуйста.

Сазонов хмыкнул: ишь ты, пожалуйста. И голос-то какой-то у него сейчас, точно баран блеет. Боится, что ли, чего? А чего тут бояться?

Он наклонился и начал откидывать тряпье прочь. В носу сразу засвербело. Пылища, мать ее! Освободив дверь, он потянул ее на себя. Но она то ли просела, то ли еще что.

– Стамеску пойду найду, так мне не открыть. – Сазонов тихо смачно ругнулся. – Вы тут побудете или тоже подниметесь?

– Я останусь здесь, – ответил Симон.

Бригадир поднялся за стамеской. Назад особо не торопился. Докурил папиросу до конца. «За дверь с него еще причитается», – решил он.

Симон встретил его раздраженно:

– Где вас носит?

Бригадир только пожал плечами. Подумаешь, какие нервные. Это тебе, гусь, не баранку тачки своей крутить. И не баранку катера, который тебе, по слухам, сегодня утром в грузовом вагоне притарабанили. Это труд, вкалывание, арбайтен – вот это что такое.

Он подошел к двери и начал стамеской курочить гнилую притолоку. Однако дверь не поддавалась. Сазонов взмок, скинул спецовку, оставшись в майке-тельняшке.

От притолоки летели щепки – так яростно он орудовал стамеской. Потом рванул дверь на себя и… Ржавая ручка, выскочив из дерева с гвоздями, осталась у него в руках.

– Зараза, мать твою! Что вам там смотреть-то потребовалось? – Он повернулся к Симону. – Там же, кроме мышиного дерьма, ничего…

– Вскройте дверь, я вам еще заплачу, – сказал Симон.

Сазонов поплевал на руки, всадил стамеску в дерево и начал вскрывать, точнее, ломать. Наконец дверь затрещала и подалась. Еще минут пять ушло на то, чтобы расчистить проход. Наконец дверь открылась достаточно, чтобы внутрь можно было протиснуться.

Симон отстранил Сазонова и бочком, бочком стал просачиваться внутрь. Бригадир еще потянул дверь – пошла, пошла, проклятущая, потихоньку. За дверью оказалось еще одно подвальное помещение – затхлое и темное. Свет лампочки сюда не проникал.

– Теперь за фонарем подыматься надо, ах ты… – Уставший бригадир готов был уже послать куда подальше все и всех.

– У меня с собой фонарь, – тихо ответил Симон.

Он достал карманный фонарик. Пятнышко света заскользило по сводчатому потолку, по бетонным стенам. Здесь тоже было полно разной рухляди и тряпок, под ногами валялись старые афиши. Симон поднял одну, развернул, расправил. Когда-то выполненная в ало-черных красках, она выцвела и поблекла. «Цирк на гастролях», – прочел на ней Сазонов. Под словом «Цирк» были изображены какой-то хмырь в индийской чалме и во фраке – то ли фокусник, то ли еще кто-то, и фигуристая девица в «пачке» и с пуделем.

У дальней стены громоздились какие-то ящики. Продолговатые и квадратные, вроде коробок. Сазонов подошел, поднял один – меньший по размеру. Открыл. Какие-то перегородки, пружина и вонь… Черт, что это за смрад от этой дряни?

Симон между тем с тихим возгласом, в котором явно сквозили радость и удивление, осматривал самый большой ящик, по мнению бригадира, здорово смахивающий на гроб. Он был выкрашен черной облупившейся краской с позолотой. На боковой стене этой же самой блеклой от времени позолотой были выведены какие-то буквы. И выбиты инвентарные номера.

– Лет сорок это помещение не вскрывали, а? – спросил Симон, поглаживая ладонью надпись.

– А может, и больше. Они ж сюда просто сваливали все, что в негодность приходило, – хмыкнул Сазонов, вертя в руках воняющую какой-то пакостью коробку. – Это что ж за хреновина?

– Это, кажется, ящик для белых мышей.

– Для чего?

– Реквизит фокусника. – Симон улыбнулся. – Проверенный временем цирковой реквизит. Ящик открывали, зрители видели мышь внутри. Потом ящик закрывали и через секунду открывали снова. Мышки в нем уже не было. В этом и был фокус.

– А куда ж она девалась?

– Там перегородка подвижная. Фокусник нажимал на пружину, и она двигала перегородку, придавливая мышь, размазывая ее по стенке.

– Размазывая? – Сазонов повертел коробку в руках: точно, внутри – перегородка и пружина. И въевшийся в стенки невыхолощенный временем запах падали.

– Значит, по-вашему, полвека эту комнату не вскрывали, – повторил Симон.

– Может, и больше.

– Эта цирковая афиша сорок восьмого года.

Бригадир присвистнул: ишь ты, раритет.

– Что это за ящики? – спросил он.