Татьяна Степанова - Драконы ночи

– Дашунчик, прогулку вашу придется отложить. К Анфисе приехали, ты же видишь сама. Добрый день, – она приветливо кивнула Кате. – Устраивайтесь, как вам удобно. С погодой вам повезло, вон сегодня какое солнышко жарит, а то все дожди да туман. Сырость портит настроение, умножает печаль, а ее и так предостаточно. Это очень хорошо, что вы приехали…

– Катя. Меня Катя зовут.

– А меня Мария… Маруся Петровна, – пожилая дама обворожительно улыбнулась Кате. – Это прекрасно, что вы приехали к нашей милой Анфисе Марковне, а то она в последние два дня что-то хандрит… Ну, ну, ну, не будем вспоминать. Вот, Анфисочка, я же сказала вам, что все в конце концов будет хорошо. Все устроится.

И все действительно «устроилось». В 2015-м «семейном» номере отеля с телевизором, двумя отдельными кроватями и отличной ванной, с панорамным окном и видом на реку и заливные луга, над которыми всего час назад переливалась радуга.

Но радугу стер с неба яркий солнечный свет. Солнце заливало номер золотом, мягко согревая, как компресс, всех, кто нуждался в тепле, всех, кто продрог в пустом и гулком «номере для молодоженов» на широкой и такой никчемной теперь двуспальной кровати.

– Катя, я не знаю, что мне делать, как дальше жить. – Анфиса сжимала пухлые кулачки. – Я вот с утра в сауну пошла. Проснулась – и в сауну. Но это ничего не значит, понимаешь? Его нет со мной, а я без него словно и не существую. Я вот там, в сауне, паром обожглась, и мне даже как-то легче стало сразу. Больно, но я себя почувствовала – на миг, через боль, но почувствовала. А так я вся как отшибленная. Знаешь, когда ногу отсидишь? Ну, вот как будто я сама себя отсидела всю, или меня отсидели… Мне даже если иголкой уколоться… – Анфиса выхватила откуда-то (Катя и глазом не успела моргнуть) брошку в виде подковки и с размаху всадила иглу застежки себе в большой палец.

Что-то подобное Катя предвидела. Похожие случаи приключались с Анфисой и прежде. «Боль – лучшее лекарство», – повторяла Анфиса. Когда-то давно с помощью боли она пыталась избавиться от лишнего веса, утверждая, что боль притупляет аппетит. Это было нечто похожее на «пунктик», на некую занозу, засевшую в ее голове. Кате казалось, что Анфиса полностью изжила этот проклятый «пунктик», но, оказывается, все было не так-то просто. Она отняла у нее брошку.

– Есть йод или пластырь бактерицидный? – спросила как можно спокойнее.

– Зачем? У меня даже крови нет. Не идет, вот смотри. Я же говорю, я себя не ощущаю. Нет меня, нет, нет! – Анфиса повысила голос. – Я есть только с ним, в нем. Он увез меня с собой и выбросил по дороге в помойную яму!

– Что у тебя произошло с ним? – Катя подумала, что простецкая фамилия «Лесоповалов» как-то не вяжется с общей патетикой момента. Вообще, как Анфису угораздило втрескаться в парня с такой лагерной фамилией?

– Ничего. Он просто уехал. Бросил меня.

– Но была, наверное, какая-то причина? Вы поссорились?

– Я могу с ним поссориться? – Анфиса посмотрела на Катю. – Я «нет, Костя» сказать ему никогда не могла.

– Так в чем же дело?

– Мы приехали. Поселились в номере для молодоженов. Прожили неделю. Я думала, из постели вылезать не будем. Я дурная была такая – мне что-то говорят, ну эти все, здешние – Ольга Борщакова, тетка ее, отдыхающие, а я ничего не слышу, ничего не понимаю, как дура. Смотрю только на него, вижу его одного. А он… Ты не поверишь, уже на третий день он стал звонить домой.

– Жене?

– Дочке. И матери с отцом. Он сказал, что дочке специально сотовый купил, чтобы с ней на связи быть.

– Анфиса, ну он же отец.

– Да я понимаю, я все понимаю. Я все эти годы все прекрасно понимала, как собака, только сказать ничего не могла. Телефон не отвечал. И он стал звонить матери с отцом. Ну, а те знаешь, как ко всему, что со мной связано, относятся? Они взвинченные там, кроме ругани, никаких объяснений – такой-сякой, уехал с девкой – это, значит, со мной, семью бросил, а теперь о ребенке, мол, беспокоишься. Тогда он ей звонить начал.

– Жене? – снова уточнила Катя.

– Ага. При мне. Я тут же рядом на постельке калачиком. Она типа: «Чего тебе от нас надо? Что звонишь?» Он: «Как дочка? Что с ней, почему телефон молчит?» А она: «Поздно спохватился, надо было раньше, когда с проституткой своей (то есть со мной), – Анфиса всхлипнула, – на курорты подался». Он уже тоже на нервах весь: «Что с ребенком, могу я с дочерью поговорить или нет?!» А она: «Довести ее хочешь до истерики? Она и так все время „где папа“ спрашивает. А ее лихорадит, температура вон ночью подскочила». Ну, ты понимаешь, что после такого здешний наш отдых как-то совсем на отдых перестал походить. Я на него смотрю, и он вроде смотрит на меня, а все мимо. Пролет полный, понимаешь. Все мысли там, дома, в Москве у них. Потом опять стал звонить: как, что? А они, конечно, хором: хуже, температура, подозрение на пневмонию. Короче, после всего он встал вот тут передо мной: «Анфис, знаешь, я не могу. Я должен. Прости, но мне надо вернуться». Я сказала: конечно, Костя, раз ребенок болен и ты отец… Я все ему сказала, Катя.