Грег Айлс: По стопам Господа

Теннант был лично знаком с президентом, по крайней мере бывал на коктейлях в Белом доме. В 1998 году Филдинг получил Нобелевскую премию – однако его ни разу не приглашали на Даунинг-стрит, 10[2] Официальная резиденция британских премьер-министров.. И вряд ли когда-нибудь пригласят. Правда, на одном приеме он обменялся беглым рукопожатием с британским премьер-министром, но это совсем не то. Совершенно не то.

Филдинг сделал длинную затяжку, глядя на рукописи на письменном столе. Там ждут своего времени задачки, которые не по зубам современной математике. С ними слабо справиться даже самому мощному из нынешних суперкомпьютеров. Впрочем, на планете есть одна машина, которая могла бы сдвинуть многие проблемы с мертвой точки, – по крайней мере Филдинг на это надеялся. И если его надежда оправдается, само понятие «суперкомпьютер» очень скоро будет звучать не менее странно и архаично, чем слово «абак»[3] Абак – счетная доска, разделенная на полосы, где передвигались камешки, кости (как в русских счетах), для арифметических вычислений в Древней Греции, Риме, затем в Западной Европе до 18 в.. Но эта же машина, которой окажутся по плечу уравнения любой сложности, будет способна на куда большее, чем просто вычисления. Питер Годин пообещал великим ханам в Вашингтоне, что она сделает все, что ни пожелаешь, и даже больше того. Именно это «больше того» пугало Филдинга. Пугало жутко – до холода в сердце. Кто может предсказать, чем обернется для человечества создание подобной штуковины! Речь шла, естественно, о «Тринити».

Филдинг всерьез прикидывал, не улизнуть ли ему домой. И тут в его левом глазу словно что-то вспыхнуло. Боли не было. Только глаз задернуло пеленой – а в левой лобной доле мозга будто что-то взорвалось. "Инсульт, – отрешенно констатировал он. – У меня удар". На удивление спокойно потянулся к телефону, чтобы набрать 911, и вдруг вспомнил, что в четырех дверях от его кабинета работает всемирно знаменитый невролог.

Однако позвонить быстрее, чем дойти. Филдинг уже положил руку на трубку, но события в его голове стремительно и неумолимо стали развиваться дальше, к разрушительной развязке. То ли сгусток крови закупорил сосуд, то ли сосуд разорвался, но левый глаз внезапно перестал видеть совсем. Режущая боль где-то в глубине черепа. Падая на пол, Филдинг еще успел подумать о той непостижимой частице, которая была проворнее света, игнорировала законы современной физики и натягивала нос Эйнштейну. Задачка: если бы Эндрю Филдинг двигался с такой же невероятной скоростью, что и эта частица, поспел бы он к Рави Нару вовремя, чтоб его успели спасти?

Ответ: нет, Эндрю Филдинга уже ничто и никто не спасет.

Его последней связной мыслью было что-то вроде молитвы или мольбы: пусть где-то в неведомом мире квантов сознание продолжает существовать – после того, что люди называют смертью. Филдинг считал религию пустым обманом. Однако на заре двадцать первого столетия проект «Тринити» внезапно воскресил надежду на бессмертие.

Удар о пол был диковинно мягким. Казалось, пол расступился – как вода.

Дернувшись всем телом, я вдруг очнулся и схватил револьвер.

Незваная гостья дергала дверь, которой не позволяла открыться только цепочка.

Все еще ошалелый от своего видения, я безуспешно пробовал встать. Это был первый в моей жизни сон такой степени реальности. Впечатление, будто только что умер я, будто это я только что был Эндрю Филдингом – в момент его смерти…

– Профессор Теннант? – раздался громкий женский голос. – Дэвид! Вы дома?

Мой психиатр?

Стиснув лоб левой рукой, я силился вернуться в реальный мир.

– Профессор Вайс? Рейчел? Это вы?

– Да! Снимите же цепочку!

– Иду, иду… Вы там одна?

– Ну да! Откройте же дверь!

Я сунул пистолет под подушку на диване и побрел к двери.

И только когда я коснулся цепочки, меня вдруг пронзила мысль: а ведь я никогда не говорил моему психиатру, где живу!

У Рейчел Вайс были смоляные волосы, оливковая кожа и глаза как ониксы. Одиннадцать недель назад, во время первого терапевтического сеанса, я мысленно сравнивал ее с Ребеккой из «Айвенго» Вальтера Скотта. Только в романе красота Ребекки дикая, необузданная. А сосредоточенно-серьезный вид Рейчел Вайс отбивал всякое желание задуматься, хороша ли она собой, нарядно ли одета. Словно профессор Вайс сама нарочно и тщательно прятала все то, что могло бы помешать людям видеть в ней только замечательного клинициста.