Нельсон Демилль - При реках Вавилонских

Хоснер присел на корточки рядом с женщинами и громко кашлянул. Он надеялся, что часовые тут же подскочат и все дело запросто можно будет обратить в шутку, однако его присутствие никак не повлияло на ситуацию на посту. Он чувствовал на себе тяжелый взгляд Берга. Да, девушки, без сомнения, крепко спят. Протянув руку, он осторожно сдвинул одеяло. Эсфирь Аронсон. Сдвинул еще. Мириам.

Одна из двух спящих должна быть на посту. Другая спала совершенно законно. Одна должна продолжать жить и разделить судьбу своего народа, другую же следовало казнить в течение часа.

– Мириам!

Ни одна из фигур не шевельнулась.

Берг подвинулся так, чтобы попасть в поле зрения Хоснера, и тоже присел на корточки. Осторожно поднял лежащий в пыли «АК-47». Хоснер прекрасно понимал, что это установленная военная процедура и что ситуация резко катится по наклонной плоскости.

Он пристально посмотрел на Берга, но ничего не смог прочитать на его лице. Этот человек умел надевать непроницаемую маску. Собирается ли Берг замять дело? Хоснер на мгновение задумался, что бы предпринял он сам, окажись здесь один, как обычно при обходе аванпостов. Конечно, постарался бы спустить все на тормозах.

Хоснер положил руку на плечо Мириам и легонько потряс ее:

– Мириам! – Голос его заметно дрожал, рука тряслась. – Мириам!

Внезапно он рассердился – на то, что пришлось оказаться в этом нелепом положении, на то, что судьба поставила его перед очередным выбором.

– Мириам, черт тебя подери!

Женщина вздрогнула и подскочила, явно еще не понимая, что происходит.

Берг подвинулся ближе и довольно грубо схватил ее за руку.

– Когда ваша очередь дежурить? – резко спросил он.

Она все еще не пришла в себя и не воспринимала реальность:

– Что? А, на посту… С полуночи до двух и с четырех до рассвета. А что? – Она растерянно посмотрела вокруг, увидела Хоснера, потом спящую рядом Эсфирь Аронсон. И теперь уже поняла все.

Берг взглянул на часы. Была четверть первого.

– Эсфирь Аронсон будила вас, чтобы вы ее сменили? – Он говорил громким, металлическим голосом. – Ну?

Мириам посмотрела на Хоснера, но тот отвел взгляд.

– Она вас будила? – еще резче переспросил Берг, сжав руку женщины.

– Да.

– В таком случае вы арестованы за сон на посту. И должен предупредить, что это тяжкое нарушение устава, миссис Бернштейн.

Мириам поднялась на ноги и выпрямилась на ветру. Волосы и одежда развевались, песок летел в лицо.

– Понимаю. – Она повернулась и посмотрела Бергу в глаза. – Конечно, я все прекрасно понимаю. Я подвергла опасности жизни остальных и должна сполна заплатить за это.

– Совершенно верно, – произнес Берг и повернулся к Хоснеру. – Не так ли?

Хоснер с трудом подавил желание сбросить Берга вниз, через заграждение. Опустил голову, взглянул на крепко спящую Эсфирь Аронсон, потом снова поднял глаза на Мириам. Его непопулярность, и прошлая, и настоящая, объяснялась приверженностью так называемой тевтонской дисциплине. Раньше это никогда не мешало Якову. В той цивилизации, где он существовал, всегда находились люди, умевшие смягчить его тиранию. Сейчас рядом с ним оказался человек, который либо блефовал, либо действительно намеревался пристрелить Мириам Бернштейн в качестве примера для остальных. Все это казалось абсолютно невероятным, но тем не менее такое могло случиться. Разве они не угрожали убить и его самого?

– Я не прав? – переспросил Берг. – Разве это не правильно, что Мириам Бернштейн должна заплатить за то, что подвергла страшной опасности жизни почти пятидесяти женщин и мужчин?

Хоснер вновь посмотрел на Мириам, с шарфом, закинутым ветром прямо в лицо, так похожую на потерянного ребенка.

– Да, – наконец произнес он, – мы должны судить ее… утром.

– Нет, сейчас, – возразил Берг. – Утра для нас может и не быть. Дисциплина на передовой обязана быть неукоснительной и суровой. Вот как это делается. Сейчас.

Хоснер придвинулся ближе к Бергу:

– Утром.

Генерал Добкин лежал на соломенной подстилке в глиняной хижине. Ветер пробивался сквозь закрытые ставни и закидывал его прекрасным чистым песком. Тусклая масляная лампа посылала вокруг нетвердый, но живой свет. Человек, лежащий рядом, пошевелился, а потом застонал. Добкин понял, что тот очнулся, и обратился к незнакомцу на сносном арабском:

– Кто вы?

– Кто вы? – словно эхо, переспросил тот.

Добкину сказали, что человека тоже вытащили из реки. Он оказался без рубашки и босиком, но в замызганных защитного цвета штанах. Старик, которого звали Шер-яшуб, спрашивал Добкина, еврей ли тот второй человек. Добкин соврал, сказав, что не знает. Он был почти уверен, что это ашбал, но утверждать опасался. Шер-яшуб, служивший раввином в старинном смысле этого слова, то есть не посвященный в сан учитель и советчик, поинтересовался, есть ли препятствия к тому, чтобы незнакомца тоже положили в хижину и ухаживали за ним. И Добкин ответил, что нет причин, по которым всего этого нельзя делать.