Таити Ямада - Лето с чужими

Как же он выговаривает ее имя – без запинки… Согласен, она мне больше не жена, но он-то мог бы как-нибудь переиначить подлежащее. И что он там говорит? Она ничего не знает?

– Ну, это правильно, – сказал я.

Не подай я на развод сам, они бы вместе обобрали меня через суд, и никакие оправдания бы не помогли. А тут на тебе – и месяца не прошло… Неужто она в самом деле ничего не знала?

– Конечно, ты можешь сказать, что раз уж вы в разводе, то тебе до этого никакого дела нет, – продолжал между тем Мамия. – Хотя я подумал, что дело именно в этом.

Иными словами, втолковывает мне, что руки у него развязаны, – я ведь уже не муж. И раз он пришел извиниться, я должен это оценить.

– Стало быть, – начал я, – ты ей даже еще не намекал?

– Нет. – Краткий ответ, уклончивый.

– Кто знает, вдруг она не согласится?

– Возможно.

– В таком случае твои оправдания окажутся вполне достойным поступком.

– Она мне очень дорога.

Пустые слова. В мире телевизионщиков такие – что разменная монета. Ладно в работе на кого-то еще могут подействовать, но в личных отношениях… Обидно слышать такое от Мамии. Он хочет сказать, что выбирает ее, а работу с «важным человеком» бросает. Делает вид, что его терзают муки, хотя никаких мук у него нет и в помине. Похоже, он даже не сожалеет о нашем с женой разрыве. Для него это – игра. Придя сюда и говоря мне об этом, он развлекается. Хотя нет, он даже не отдает себе отчет в том, что это – игра. Не кто-нибудь, а именно он пришел сообщить, что поставил на весы мою бывшую жену и мою работу – и выбрал женщину.

Я вдруг расстроился и чуть не разрыдался. Задрал голову и уставился в угол потолка, словно бы у меня там висела паутина.

– Скорее всего, я получу отказ, – словно фразу за кадром, произнес Мамия.

– С чего ты взял?

Дураку понятно, что он уже с нею разговаривал. Сам же сказал, что они виделись. Мол, как отношения с сыном, то да сё? Выходит, она меня ободрала, как могла, утаивая связь с мужчиной.

Ладно, канючить – последнее дело. Злись не злись, в душе останется осадок. Я же не мог сказать, что разгадал их грязную затею.

– Спасибо тебе за все, – сказал Мамия.

– Тебе тоже.

Еле сдерживаясь, я нес какую-то чушь.

– Извини. – Мамия склонил голову и продолжил, словно сейчас заплачет: – Я не могу больше здесь оставаться.

Ну мыльная опера да и только. Как мы старались снимать поменьше таких…

Однако Мамия существовал по ту сторону телеэкрана. Он встал, извинился еще раз и низко поклонился.

– Желаю тебе успехов.

Я тоже ляпнул какую-то нелепость. Ведь и я живу на его стороне, в том же мире сериалов.

– Если можешь, прости.

Мамия опрометью устремился к двери.

Все по законам жанра. Вот он обувается. Сейчас закончит, выпрямится и начнет ломать комедию, силясь что-нибудь сказать на прощание. Но его переполнили чувства и он, не в силах выдавить из себя ни слова, лишь извинился и, будто вырываясь из плена собственных эмоций, распахнул дверь. Стиль того мира, который мы с ним пытались сломать.

Мамия проделал все по его канонам прямо у меня на глазах. Я стоял и смотрел.

Дверь захлопнулась.

Поэтому в ту ночь, а именно – в двадцать четыре минуты одиннадцатого – я не испытывал желания ни с кем видеться.

Когда в дверь позвонили, комната была в том же состоянии, что и накануне: я не стал ни бить стакан, из которого пил Мамия, ни готовить еду и, разумеется, ужинать, а, завалившись на постель в шеститатамной [2] Около 10 кв. м. Татами (соломенный мат) занимает около полутора квадратных метров и служит единицей измерения жилой площади. комнатке – единственной помимо гостиной-кабинета, – слушал радио.

Раздался звонок в дверь. Я посмотрел на часы – десять двадцать четыре. Интересно, кто бы это мог быть? Вряд ли кто-нибудь с моей студии. Всякого рода торговцы внутрь здания не проникнут – парадная дверь на замке. Иногда они пытаются заскочить вслед за жильцами, но, как правило, дальше внутренней двери с домофоном не попадают. Так что едва ли кто-то из них. Естественно, об этой квартире знает немало людей, но почти никто без предупреждения не заходит. Если же это та, недавняя моя женщина… нет, судя по моим последним ощущениям, вернуться она не должна. Да и в постели она меня уже не устраивала.

– Кто там?

– Извините, – раздался женский голос. Незнакомый.

– Что вы хотели?

– Я стою у вас под дверью – я из этого же дома.

Она знала, что по одному звонку нельзя понять, откуда он сделан – с улицы или из коридора.