Лука Ди Фульвио - Чучельник

Вот здесь на тротуаре трещина, которую он хорошо знает; после нее через несколько метров ему сворачивать направо, пересекать бульвар и подниматься вверх по короткой тупиковой улочке. Там его гнездо, его контора, его окно в мир. Логичней было бы пойти по правой стороне, чтобы два раза не переходить дорогу. Он чувствовал, как улица, словно глубокий ров, слишком уж решительно отделяла его от воображаемой границы старого города, и потому предпочитал держаться левой стороны, чтобы пройти по этой границе. По сути, граница не определялась резкой переменой архитектурного обличья, а исходила скорее из людского отношения к ней. Он подметил, что люди, выходя из старого города, лишь поставив ногу на тротуар, на миг останавливались, порой даже одним движением ладони отряхивали одежду или обшлага брюк и с преувеличенным шумом переводили дыхание, как после долгого апноэ. [1] Апно́э (греч. άπνοια, букв. «безветрие»; отсутствие дыхания) – остановка дыхательных движений. Прим. ред. FB2 И так было с жителями старого и нового города, с богатыми и бедными – со всеми.

Амальди нажал кнопку домофона. Сонный полицейский в приемной окинул рассеянным взглядом лицо старшего инспектора на экране, подсвеченное зеленоватым светом автоматически загорающейся лампочки, открыл внешний замок, дождался, когда он защелкнется, и отворил бронированную дверь. Амальди не глядя поднял руку и прошел мимо. Дежурный не потрудился ответить: какой смысл здороваться с тем, кто тебя не видит?

Под стон никогда не смазываемых дверей лифта инспектор оглядел себя в зеркале. Изрезанный морщинами лоб, белесые брови, почти сросшиеся у переносицы, тонкие, но вечно раздутые ноздри, впалые щеки под выдающимися скулами, уголки рта опущены вниз. Попробовал улыбнуться, чтобы немного разгладить морщины, и показался себе похожим на марионетку со стеклянными глазами. И отвернулся от своего отражения. Он слишком хорошо знал эту маску, эту жесткую гримасу; такая же была у него и в детстве, когда он, засунув руки в карманы, шастал по закоулкам старого города. Эта застывшая на лице мрачная решимость означает, что парень не завянет, пробьется в жизни, как говорили грузчики в порту, когда он приносил отцу обед. Так оно и вышло, ему еще есть куда расти.

Звякнул колокольчик: шестой этаж. Лифт с легким толчком остановился, раздвинулись двери, и Амальди вступил в спертую от табачного дыма атмосферу ночного дежурства. В мусорной корзине слева от лифта сразу же заметил торчащий уголок журнала. Засунув руку в прорезь, вытащил его. Порнография, конечно. Раскрыв журнал наугад, увидел молодую женщину с целлюлитными бедрами и остроконечными грудями, в одном кухонном переднике. Она лукаво прихватила зубами огурец, принимая письмо от почтальона. На следующей странице этот же огурец торчал у нее из промежности, а почтальон со спущенными штанами жадно уплетал блюдо макарон, в то время как женщина присосалась к его вздыбленному члену. Далее на развороте красовались две фотографии: на первой еще один мужчина, по всей вероятности муж, глядел, как почтальон поливает спермой волосы жены, а та трет себе грудь пропитанным эротическими ароматами огурцом; а на второй почтальон засадил вновь воскресший член в зад мужу, а довольная жена приканчивает макароны, недоеденные ее случайным любовником.

– Просвещаешься?

Амальди не вздрогнул, как сделал бы всякий на его месте, и не почувствовал себя пристыженным, как всякий интеллигентный человек, застигнутый за постыдным занятием; ему и в голову не пришло спрятать журнал за спину.

– Привет, Никола, – спокойно отозвался он. – Не хочешь салат себе сделать? – И показал сотруднику фото с огурцом.

Тот хохотнул.

Этого сорокадевятилетнего помощника Амальди звали Никола Фрезе. Низенький, коренастый, он очень не любил разговаривать, стоя рядом с такими высокими типами, как его начальник. Если поблизости не оказывалось стула, он всегда находил предлог закруглить разговор и ретироваться. Потому его редко видели на официальных церемониях, когда все начальство выстраивалось в ряд перед репортерами.

– Дела у меня, – бросил он и устремился по коридору. – Если понадоблюсь – я в архиве. Неужели, кроме нас двоих, никто здесь не работает?

Амальди наблюдал, как он удаляется, с достоинством выпятив грудь и едва ли не на пуантах. Странно было видеть, как этот плотный коротышка шествует балетным шагом. Впрочем, нелепого впечатления он не производил. Инспектор немного повертел в руках журнал и опустил его обратно в корзину.