Лука Ди Фульвио - Чучельник

На демаркационной линии между старым городом и кварталами, пригодными для жизни, он остановился, не заметив, что стоит прямо на выходе из магазина. Оттуда вышли двое, налетев на него. Он не обратил внимания. Услышал их извинения, но не ответил, а снова тронулся в путь.

– Чего они добиваются? – проговорил один из них. – Это же шантаж в чистом виде.

– Мне наплевать, чего они добиваются. Главное – прекратили бы эту сволочную забастовку, – отвечал второй и со злобой поддал ногой мешок мусора.

Амальди оглянулся. Слов уже не было слышно, он только видел, как они возмущенно жестикулируют. Мешок вылетел на середину улицы и был раздавлен колесами автомобиля. Водитель тоже принялся яростно жестикулировать, один в своей кабине.

Инспектор шел, опустив голову, словно таранил клубившийся перед ним воздух. Ум его напряженно работал. Подняв глаза, он увидел новый квартал. Большие дома, лишенные прошлого, запахов, сожалений и злобы. По изначальному замыслу все дома должны были строиться из белого туфа. Но спустя несколько десятилетий оказалось, что белый камень весьма непрактичен, и его стали постепенно заменять серым – не темно-серым, в котором есть индивидуальность, а светлым, словно бы выцветшим или даже бесцветным; серым, который пропускает свет, не отражая его, апатичным, безвольным, бездушным серым. Таким же представлялся весь мир старшему инспектору Джакомо Амальди. Да и люди тоже. Не живые и не мертвые. Копошатся чего-то, ни во что не вкладывая душу. Город-фикция, без горячего биения сердца. Живет, отсчитывая дни по инерции. Все варятся в собственном соку. Размеренно и бездумно.

Вон там, метрах в трехстах от него здание больницы. В одной из ее палат умирает от рака полицейский. Утешить, дать ему почувствовать, что он член единой большой семьи, показать, что начальство принимает его трагедию близко к сердцу, – это надлежало сделать Джакомо Амальди, хотя он того полицейского в глаза не видел. И даже имени его не помнит.

Больница выделялась в гуще прочих зданий. Внушительная, аляповатая, все из того же белого, потрескавшегося пористого камня, с широким навесом над входом. Поверх навеса огромные буквы, ночью загорающиеся неоновым светом. Амальди развернулся и усталой походкой двинулся в противоположную сторону. Не для того он пошел служить в полицию, чтоб утешать неизлечимо больных. Его дело – выслеживать и ловить убийц-маньяков. Такова его миссия. Все эти двадцать лет ничем иным он не занимался, хотя поневоле и делал вид, что карманники и угонщики интересуют его не меньше. Его мишенью были убийцы женщин. Потому-то он и спрятал в ящик письменного стола факс, где сообщалось о «Бойне на рисовых полях», как уже успели окрестить тройное убийство газетчики. Он почуял маньяка и был почти уверен, что не ошибся.

Местная полиция решила, что это сведение счетов, что у кого-то был зуб на вуайера, который имел судимости и вращался в далеко не респектабельных кругах. За что и поплатился. По другим предположениям, девицу с женихом накрыл ревнивый бывший жених и прикончил в приступе бешенства. Но Амальди не сомневался, что обе версии никуда не годятся. Нельзя было полностью исключить преднамеренность и то, что убийца был знаком с жертвами, но ни сведение счетов, ни ревность тут ни при чем. Он не видел места преступления, но, получив от тамошнего следователя подробный протокол осмотра (под тем предлогом, что надо сопоставить его с вымышленным случаем), удостоверился в своих догадках. В пользу преднамеренности говорило оружие. Калибр патронов был крупнее обычного. Охотник отстреливал дичь не для поживы, а напоказ. Убитая из такого ружья дичь вроде зайца или птицы превратилась бы в бесформенное кровавое месиво. Иными словами, никакой он не охотник. Чутье подсказывало Амальди, что данный случай – нечто вроде генеральной репетиции. Этому человеку нравится и хочется убивать. Первым выстрелом он отстрелил девушке грудь и убил парня. Сразу, наповал. В воде нашли гильзу. Ясно, что парень вовсе не интересовал убийцу, стало быть, ревность как мотив отпадает. Потом он нацелился на старика. Старик получил три раны. Судя по всему, смертельная – в сердце – была последней. Тут Амальди был согласен с выводами экспертизы. Первый выстрел угодил старику в бедро. Кровавый след свидетельствовал о том, что он пытался спастись и растянулся на траве, когда его ранили. Но убили его не как свидетеля убийства парня, иначе убийца выстрелил бы сразу в сердце – и все. А он помедлил, видимо, привлеченный чем-то; думая об этом, перезарядил ружье и только потом выстрелил еще два раза. То, что выстрелил он в пах (и с близкого расстояния, согласно баллистической экспертизе), свидетельствовало о холодной и рассчитанной ярости. О намерении ликвидировать эту часть стариковского тела. Возможно, она показалась ему непристойной. Версия о сведении счетов основывалась именно на этой подробности и на первый взгляд выглядела убедительно. К тому же у старика была отстрелена кисть. По убеждению местной полиции, кисть он потерял при попытке инстинктивно защитить пах в момент выстрела. Амальди все взвесил и пришел к выводу, что дело обстояло несколько иначе. Убийца, бесспорно, садист. Но какова бы ни была динамика убийства, версия сведения счетов пока держится. Видимо, старик привлек внимание убийцы, и всю свою ярость он направил на него. По какой причине – старший инспектор пока не мог себе представить.