Чарльз Маклин - Домой до темноты

Дождавшись, когда зрители угомонятся, Джелли начала сольную пьесу. Медленный и грустный экспромт Шуберта, в котором плавная тема воспаряет над фразами, полными мрачной страсти, она исполняла с таким изяществом и чувством, что остаться равнодушным было невозможно. Очарованный, я забыл о времени и лишь потом спохватился, что опаздываю на условленную встречу. Я выскользнул из зала, бесшумно притворив за собой дверь.

В темном коридоре я на секунду задержался. Сжимавшая сердце лапа переместилась и сдавила горло. Пришла мысль дождаться окончания концерта, чтобы просто поздороваться… ну может, пригласить ее где-нибудь выпить…

Поменять свои планы не составило бы труда. Но что-то во мне противилось. Я не хотел все начинать заново, хотя чувства мои остались прежними, тогда как семейное положение изменилось. Не знаю почему, но я решил, что лучше оставить все как есть.

Из зала приглушенно донеслись восторженные аплодисменты публики. На бис Джелли выдала яркую композицию Скотта Джоплина, которую прежде я не слышал. Лихой и бесконечно радостный кабацкий джаз заставил меня улыбнуться. Я начал подниматься по узкой лестнице, изгибавшейся меж отделанных черным сланцем стен и выходившей в центральное фойе. Я почти добрался до верхней площадки, когда увидел на ней знакомую высокую фигуру.

Вся одежда человека — костюм, рубашка, галстук и даже туфли — была моей или же точно такой, как у меня. Лишь когда он одновременно со мной коснулся перил, я понял свою ошибку: на площадке никого не было, просто я шел навстречу своему отражению в большом зеркале на створке приоткрытой двери.

Наконец-то я отправил письма родителям Сам Меткаф и близким второй девушки — Линды Джек. Мне было легче писать теперь, когда я мог сообщить, что справедливость до некоторой степени восторжествовала и отмщение настигло убийцу их детей.

Месть пробуждает первобытные чувства. Я не смакую удовлетворение, какое она доставила, однако не могу притворяться, будто не рад тому, что Эрнест Ситон по прозвищу Страж исчез с лица земли. Лучше других понимает и разделяет мое чувство Андреа Морелли (он как-то сказал, что его бабка родом с Сицилии). Я его недооценивал. Если б не его тихое упорство и грубоватая, но сострадательная душа, результат мог быть совсем иным. Роль инспектора в розыске убийцы трех иностранцев была отмечена, и, я слышал, его ждет повышение.

Я также нашел способ выразить ему свою признательность.

Кэмпбелл Армур полностью оправился от ранений. Он везунчик, в решающий момент удача от него не отвернулась. Молоток Стража наградил его пробитым черепом и эпидуральной гематомой (кровяным сгустком в оболочке мозга), что потребовало срочной операции. Его жена и дочь прилетели из Тампы, и я устроил так, чтобы они жили в «Ла-Рошели» — неподалеку от энглвудской больницы. Давеча он прислал мейл, где пишет, как хорошо быть дома и свободным от долгов, а также выражает надежду к Рождеству возобновить занятия теннисом. Однако его уверения, что он навсегда излечился от страсти к игре, не вполне меня убеждают.

Мне все еще снится убийство Софи. Я не перестал горевать по ней и вряд ли когда утешусь. Я не жду избавления от мысли, что в случившемся отчасти виновен я сам. Но жизнь продолжается, и все-таки теперь она кажется менее жестокой и несправедливой. Не могу сказать, что я обрел душевный покой, не надеюсь, да и не хочу, чтобы рана «зарубцевалась», но, по крайней мере, я сжился со своим несчастьем.

Наверняка Джелена с ее философией «плюнь и валяй дальше» благотворно на меня повлияла — я должен быть ей благодарен за то, что она помогла найти путь к новой жизни.

Когда после концерта я вернулся в отель, в системном лотке меня ждало ее сообщение. Оказывается, она разглядела меня на задах Органного зала, где, по ее выражению, я крючился в темноте, и взбеленилась оттого, что я имел наглость улизнуть, даже не поговорив с ней. Она меня обыскалась, но я сгинул.

В ответ я коротко извинился, сославшись на занятость.

Через неделю я снова был в Париже, позвонил Джелли и на другой вечер повел ее ужинать в ресторан под названием «Дружок Луи».

Поначалу нам было слегка неловко вдвоем. Может, потому, что мы впервые встречались в более или менее нормальных обстоятельствах. Не совсем чужие друг другу, мы были не столь неуклюжи, сколь сдержанны и осторожны. Мы словно продолжали давний разговор и в то же время начинали с белого листа. За весь вечер о Страже не упомянули ни разу.