Бентли Литтл - Письма, несущие смерть

— Ты говоришь, что хочешь секс.

— Я солгал.

Я схватил ее за горло, сжал изо всех сил и с удовольствием увидел, как она потрясена. В кино или по телевизору удушение выглядит легким, но на самом деле человеческая шея крепче, чем кажется. Ее горло словно распухало под моими ладонями. Повинуясь инстинкту самосохранения, она напрягала мышцы. Хрящи, защищавшие трахею и пищевод, затвердели, как коровья шкура. Я осторожно опустил Киоко на пол, стараясь не ослаблять хватку. Теперь душить было удобнее.

Я так хотел придушить эту суку! Хотел видеть, слышать, чувствовать , как жизнь покидает ее тело.

Киоко отбивалась руками и ногами, но, видимо, почти до самого конца думала, что это какая-то шутка, что-то вроде грубой сексуальной игры. Она неуклюже выгнулась, раскинула ноги, чтобы я мог заглянуть под ее юбку. Трусиков она не носила и была чисто выбрита.

Однако ей не удалось возбудить меня. Ее уловка напомнила мне трусы, оставленные в бельевой корзине, и я мог думать только о том, что она вторглась в мой дом и в мою личную жизнь. А музыка — наша с Викки музыка — все звучала, как тошнотворное напоминание обо всех моих потерях.

— Это… тебе… за… Эрика! — выдавил я.

И я ее убил; она умерла.

Но сначала она описалась и обкакалась, а как только я отпустил ее шею, из ее рта стала медленно вытекать рвота. Я отпрянул, и меня тоже вырвало на консольный столик. Я подумал, что оставляю улику — ДНК, но в тот момент мне было все равно. Открыв дверь, я вывалился из дома в ночь и поспешил к своей машине, на ходу утирая рот. Меня тошнило, но не потому, что я только что убил человека, а от мерзкого запаха ее испражнений, мочи и рвоты, от животного отвращения, не имевшего ничего общего с моральным аспектом моего деяния.

Черт побери, если бы она не обкакалась, не описалась и не облевалась, я был бы на седьмом небе от счастья.

Я радовался ее смерти. Я поступил правильно и, несмотря на физическое отвращение, чувствовал, как огромная тяжесть упала с моих плеч. Точно так же, как когда пристрелили моего отца. Я умом понимал, что совершил преступление, но эмоционально ощущал необыкновенную правильность содеянного и… эйфорию.

Я поехал домой.

И все было кончено.

Я долго стоял под душем и успел лечь в постель, чтобы посмотреть повтор «Скорой помощи».

Утром я ехал на работу, насвистывая веселую мелодию. В кабинете я не нашел ни нежеланных конвертов, ни незваных гостей.

Я боялся только одного — того, чего в моих обстоятельствах боялся бы любой человек, — я боялся, что меня поймают. Несколько дней я прилежно смотрел все новости по местному телевидению, читал все местные газеты — искал сообщения о смерти Киоко, хоть какие-то намеки на то, что полиция напала на мой след. Однако нигде не было никаких упоминаний об убийстве, имя Киоко не появилось в некрологах; я не нашел ни ее адреса, ни вообще никаких упоминаний об убийствах и в еженедельном полицейском отчете, напечатанном в пятничном выпуске «Бри газетт».

Неужели ее тело еще не обнаружили?

Или фирма покрыла мое преступление?

Мне очень хотелось рассказать об убийстве Стэну. Я не знал, поймет ли он, но он был моим другом и точно бы меня не выдал, а подвел бы под случившееся какую-нибудь теорию. Однако я решил Стэна не впутывать. Зачем расширять круг посвященных? Это мое деяние, и только мое. Было бы неправильно вовлекать еще кого-то.

Когда и следующая неделя пролетела без новостей, я набрался смелости и проехал мимо дома Киоко. Ни желтой полицейской ленты, ни таблички «Продается», ничего необычного, ничего, что указывало бы на убийство домовладельца.

Я заторопился домой.

Назавтра я вернулся с одним из ее писем в руке и притворился, будто явился по приглашению. Во рту пересохло, ладони взмокли, но я заставил себя пересечь маленький дворик и позвонить, а потом постучать.

— Есть кто-нибудь дома? — громко спросил я.

Естественно, никто не ответил.

Я посмотрел по сторонам, не увидел ни пешеходов, ни движущихся автомобилей. Снова позвал и подергал ручку. Не заперто!

Я проскользнул внутрь. Коридор был безупречно чист. Никаких признаков борьбы, никакой грязи: ни дерьма, ни мочи, ни блевотины. Ни трупа. Я обошел весь дом, проверил все помещения. Везде было чисто и пусто. Более того, я не нашел никаких признаков того, что в доме кто-то жил. Ни еды на полках, ни одежды в шкафах, ни туалетных принадлежностей в ванной комнате.

Все закончилось.

И мне это сошло с рук.

Я должен был бы обрадоваться. С моей точки зрения, все было отлично в этом мире.