Бентли Литтл - Письма, несущие смерть

Звонок раздался через час.

Мать уже распалила себя, подготовилась к взбучке, которую намеревалась устроить отцу, как только он войдет в дом, и перестроилась не сразу. А когда перестроилась, выражение ее лица кардинально изменилось. Я внимательно следил за ней, видел, как гнев превращается в жалость, в жалость к себе. Я не знаю, любила ли она когда-нибудь моего отца, но в тот момент, когда она узнала о его смерти, все ее чувства сконцентрировались на ней самой. Я ясно понимал, что она думает о новой ответственности, которую ей придется взвалить на свои плечи, о том, что ей придется больше работать, о дополнительных финансовых трудностях… Меня тошнило от ее эгоизма.

Правда, когда она повесила трубку и заговорила со мной, то впервые в жизни выглядела настоящей матерью. Она подошла ко мне, обняла, заплакала, сказала, что отец умер, стал случайной жертвой уличной перестрелки, спросила, все ли со мной в порядке, и казалась искренне озабоченной моим эмоциональным состоянием. Но за те считаные мгновения, что я попытался обнять ее и уверить, что держусь, она успела снова стать той самой стервой, какую я так хорошо знал.

Мы разомкнули объятия. Нам снова стало неловко друг с другом.

— Надо сообщить Тому, — осторожно предложил я.

— Я даже не знаю, где он. — В ее голосе снова звучал металл. Мать обвела взглядом комнату, будто что-то искала. — Я знаю, у отца была страховка. Я заставила его застраховаться. Дай бог, она полностью оплачена.

Затем мать начала перечислять финансовые неудачи отца, снова распаляя себя, и я убрался в свою комнату подальше от ее гнева, притворившись, будто мне нужно время, чтобы справиться с такой ужасной новостью.

На самом деле мне нужно было время для личных дел.

Время, чтобы спланировать свой побег.

Ибо я ни за что на свете не собирался оставаться в этом доме наедине с мамашей. С ними-то двоими было плохо, но теперь, кроме меня, ей не на кого было бросаться, не на кого изливать свой гнев. Я не мог остаться. Необходимо было найти новое жилье. Я достал калькулятор, прибавил к банковскому счету стипендию, прикинул, сколько смогу сэкономить, если, не бросая «Джемко», найду на лето еще что-нибудь на неполный, а может, и на полный рабочий день.

И съехать надо было как можно скорее. Хорошо бы сегодня вечером. До того, как начнутся разговоры о похоронах, до того, как начнут составлять конкретные планы и втянут меня во всю эту тягомотину. Но что взять с собой? Возвращаться нельзя, поэтому придется сразу прихватить все самое важное. И все это должно уместиться в чемодан и пару рюкзаков. Тогда придется бросить коллекцию пластинок. И стереопроигрыватель. Без письменного стола, кровати и другой мебели я проживу, а текстовый процессор все равно разбит вдребезги. Только вот без своей музыки я прожить не мог. Я столько усилий, времени и денег потратил на свою коллекцию. Нет, я не мог просто бросить ее.

Придется отложить до завтра.

Пока мать ездила к коронеру опознавать тело, я позвонил Роберту и Эдсону, но об отце рассказывать не стал, хотя было ясно, что скоро они узнают. Я просто сказал им, что собираюсь жить самостоятельно и мне нужна их помощь. Они оба были потрясены и, думаю, немного шокированы, однако согласились приехать назавтра по моему звонку и помочь мне перевезти барахло.

Утром я прятался в своей комнате за запертой дверью, притворялся, будто сплю без задних ног, и выжидал. Наконец мать отправилась выбирать похоронное бюро и готовиться к похоронам. Как только она уехала, я позвонил друзьям. Полночи я паковал пластинки и одежду, необходимые книги и документы, и когда парни приехали на «джипе-чероки» отца Роберта, я был готов.

Разговора с мамашей я бы не выдержал, поэтому поспешно нацарапал ей записку, в которой сообщил о своем отъезде. Пусть, мол, не волнуется, у меня остались деньги, заработанные в «Джемко», и стипендиальный фонд. У меня все будет в порядке (как будто это ее волновало). Если бы мы были нормальной семьей, я позвонил бы Тому, съехал бы к нему, но я даже не знал, где он живет. В общем, в поисках квартиры Роберт возил нас по Акации и Анахайму, Фуллертону и Бри.

В конце концов мы нашли однокомнатную студию в Ориндже, в добрых десяти милях от дома матери, в районе, куда она никогда не совалась. Я позвонил из телефона-автомата по номеру, указанному в табличке «Сдается», и владелец согласился встретиться со мной в квартире через полчаса.

— Никак не могу поверить, что ты это делаешь, — сказал Эдсон, тряся головой. — Может, надо было немного подумать?