Дмитрий Сафонов - Башня

Потом… Марина сама не могла понять, что с ней. Она все сказала и сделала правильно и думала, что не могла сделать по-другому, но тяжелое чувство пустоты и одиночества вдруг резко усилилось.

Сначала она хотела завалиться на диван, поставить в видеомагнитофон какой-нибудь веселый фильм, но очень скоро поняла, что это не поможет. Она сойдет с ума, если немедленно не увидит Валерика – единственного человечка, который заполнял ее сердце и сознание целиком, настолько плотно, что ни для кого другого места не оставалось.

Она приняла душ, словно хотела смыть неприятный осадок, и еще для того, чтобы Кстин успел уехать – Марина подозревала, что этот парень может ждать ее на улице, – потом спустилась в подземный гараж (мотоцикла на стоянке не было), села в машину и отправилась на дачу, к маме.

Кстин покатил по проспекту маршала Жукова, твердо зная две вещи. Первое – он обязательно сегодня напьется. Это безусловно и даже не подлежит обсуждению.

Было бы неплохо, напившись, подраться с кем-нибудь. Нет, он был вполне миролюбивым человеком и прекрасно понимал, что это по меньшей мере глупо и нечестно – выплескивать свою злость на кого-то; уж лучше биться головой об стену, может, тогда полегчает? Но все-таки он решил, что, если кто-нибудь к нему привяжется… или даже косо посмотрит, он взорвется, как связка динамитных шашек.

Правда, это было маловероятным: к нему давно уже никто не привязывался; видимо, что-то такое безошибочно прочитывалось в его взгляде и развороте плеч. Ну, тоже не страшно, драка не является обязательным номером программы.

И второе… Хотелось сделать что-то еще, но он не знал, что именно.

Болезненная рана, саднившая внутри, требовала действий. Каких?

О’кей, он мог начать планомерную осаду. В мечтах ему уже рисовался удачливый бизнесмен Кстин Бурцев, звезда светских хроник на страницах глянцевых журналов, богемный персонаж, не знающий отбоя от женщин. И тогда… Быть может, тогда…

Нет. Он предавался мечтам не более пяти минут. Подобный путь казался ему еще глупее, чем обычная драка.

Конечно, может быть, женщину и надо завоевывать. Может быть, ее надо добиваться, и, наверное, большинство женщин так и считают в глубине души и ждут именно этого, но…

В этом сквозила какая-то фальшь. Наверное, раньше рыцари так и делали, но они добивались расположения Прекрасной Дамы… Нет, разумеется, он не ставил под сомнение тот факт, что Марина как раз и является той самой Прекрасной Дамой. Само собой… Но… Времена все же не те.

«Если вы такие хрупкие и беззащитные и вас надо завоевывать, как в средневековых рыцарских романах, то какого черта вы все время стремитесь стать с нами на одну доску – быть мужественными и самостоятельными? Завоевывать современную женщину – примерно то же самое, что молиться на пустой гвоздик, где раньше висела икона. И потом…»

Кстин понимал, что это бесполезно. Что бы он ни делал, кем бы ни стал, максимум на что он мог рассчитывать, – это сдержанное уважение и благодарность, то есть какие-то суррогаты, подделки любви. Любовь – или она есть, или ее нет. Если ее нет, то уже и не будет. Значит – потерянное время? Еще одно, но уже гораздо более горькое разочарование?

«А ведь у Пушкина в „Руслане и Людмиле“ так здорово об этом сказано. Наина говорит: „Пастух, я не люблю тебя!“ Он стал героем, ходил с дружиной за дальние моря и побеждал в битвах… И чего достиг? Что услышал? „Герой, я не люблю тебя!“ Прекрасно сказано! Из пастуха стал героем, но суть-то от этого не изменилась».

«Время – это единственное, что дает нам Господь! Только время – и ничего больше! Стремись обменять время своей жизни на что-нибудь достойное. Настоящее». Слова отца. Пожалуй, к концу жизни батя стал почти таким же мудрым, как Пушкин – в двадцать лет.

«Бедолага Финн потерял жизнь, гоняясь за любовью Наины. В конце концов он получил эту любовь – от морщинистой, беззубой старухи. Но стал ли он от этого счастлив?»

«Время!» Можно было попытаться завоевать Марину, то есть обратиться во внешний мир, начать его изменять, но в еще большей степени – подстраиваться под него. А можно было – изменить что-то внутри себя. И наверное, это было правильнее. Мудрее.

Кстин вдруг понял, что испытывает огромное уважение к своему чувству, которое сидит внутри него. Это чувство было болезненным и разрушительным, но все же оно было прекрасным.

«Чем не выход? Любить свою любовь к ней больше, чем ее саму».

Он ехал, поглядывая по сторонам и размышляя: «Выход это? Или тупик?» К окончательному ответу он так и не пришел. Легче было напиться. Но сначала…