Дмитрий Сафонов - Метро

Константинов, пользуясь темнотой, незаметно подвигался к девочке – все ближе и ближе. Он прекрасно представлял, как это выглядит со стороны. «Матерый педофил Константинов пристает к юному созданию». Но это – со стороны. А на самом деле…

Он, будто случайно, провел рукой и ощутил тепло Ксюшиного тела. Девочка дрожала. Ее зубы выбивали дробь, но она не показывала виду – бодрилась изо всех сил.

Сначала Владимир решил, что у нее шок, и какое-то время это объяснение его устраивало. До тех пор, пока он не нашел правильное.

«Кровь! Порода! Молодец! Боится, но не показывает виду».

– Как тебя зовут? – спросил он.

Естественно, он знал ответ заранее, но ведь надо было представиться.

– Ксения, – немного церемонно произнесла девочка.

Константинов улыбнулся.

– А я – Владимир. Э-э-э… Алексеевич.

– Андреевна, – вернула ему Ксюша, и это еще больше позабавило Константинова.

– Тебе страшно? – спросил он.

– Рука болит. Все будет хорошо. Папа справится.

В полутьме он видел, что девочка повернула голову и посмотрела на него, но не смог разглядеть ее лицо.

– Да, – согласился Константинов. – Для этого он и нужен, чтобы со всем справляться. Правда?

– Он справится, – упрямо повторила Ксюша.

– Конечно. Он меня… Он мне очень помог.

Они помолчали. Первым заговорил Константинов.

– Ксюша, а сколько тебе лет?

В это время подошел Гарин, и Владимир физически ощутил напряжение, мгновенно возникшее между ними.

«Как бы дальше ни повернулись события, это напряжение будет только нарастать. Пока мы не объяснимся», – подумал он.

Правда, момент для выяснения отношений был не самым подходящим, но Константинов чувствовал, что оно должно произойти здесь и сейчас.

Кто знает, что будет дальше?

Он перекинулся с Гариным несколькими, ничего не значащими фразами. Хотя нет, они значили очень много. И, кажется, Гарин тоже это почувствовал.

Когда Гарин взял Ксюшу на руки, Константинов разглядел самодельную шину, прикрученную к ее правому предплечью.

Гарин ушел, а Константинов некоторое время размышлял над увиденным.

Он очень не хотел быть кому-то чем-то обязанным.

И потом… Он не должен быть хоть в чем-то хуже Гарина.

Константинов ослабил узел галстука, развязал его и положил рядом с собой.

Затем он нагнулся и коснулся правой лодыжки. Нога распухла и вылезала из ботинка, как подоспевшая квашня.

Он колебался недолго – расстегнул ремешки и, морщась от боли, стал снимать ботинок.

Перед глазами все поплыло, и Константинов думал только об одном – как бы снова не потерять сознание. Он до крови закусил губу, обхватил правой рукой больную ногу и левой потянул за каблук.

Разбухшая от воды замша никак не хотела слезать. Она облепила ступню так плотно, что даже не скользила по носкам хотя в их состав входил шелк. Константинов очень любил шелк.

Он ненадолго остановился. Боль в ноге спиральными волнами поднималась к колену и била прямо в пах, заставляя мошонку сокращаться.

«Боль… Эта чертова боль…» Он попытался сосредоточиться на боли, а когда ему это наконец удалось и думать ни о чем другом он больше не мог, резко вычеркнул ее из сознания.

Он проделывал этот фокус множество раз – правда, не с болью, а с сонливостью, усталостью, хандрой или простудой.

Сосредотачивался и потом – безжалостно вычеркивал. Забывал.

Он посмотрел в конец вагона. Там, на фоне бледно-голубого света, высокий мужчина, высунувшись в разбитое окно, принимал на руки девочку.

Константинов сжал зубы и резким рывком сдернул с ноги ботинок. У него потемнело в глазах, хотя, казалось бы, куда уж темнее, чем было в вагоне.

Он заставил себя не кричать, просто коротко выдохнул и так застыл, чувствуя, что все мышцы напряглись.

Потом, когда мышцы немного отпустило и он снова смог шевелить пальцами, Константинов закинул правую ногу на левую и принялся туго бинтовать галстуком лодыжку.

Вагон мягко качнулся. Константинов поставил правую ногу на пол и почувствовал холод.

Сначала он подумал, что это следствие тугого бинтования. Сосуды пережаты, и кровь не поступает в ступню, оттого и холодно. Но, посидев немного, понял, что дело не только в наложенной повязке. Он нагнулся и потрогал пол руками.

Вода! По полу вагона струилась холодная вода.

«Значит, времени остается все меньше и меньше. Времени? Или жизни?»

Он пожал плечами. «Какая разница? По-моему, это одно и то же. Жизнь не начинается завтра или послезавтра. Вот, мол, что-то сделаю, что-то куплю, чего-то добьюсь, и тогда начнется настоящая жизнь. Жизнь – вот она, проходит здесь и сейчас. И не просто проходит – она уходит».