Питер Джеймс - Одержимый

Это была лопасть вентиляционной турбины – ничуть не менее тяжелая и крепкая, чем лопасть самолетного винта. Колесо турбины наглухо блокировало путь наверх.

Плача от обиды, Амада сползла вниз до горизонтального отрезка шахты и остановилась в темноте, дрожа от ужаса и безысходности. Она чувствовала себя так, будто все страхи ее жизни, до сих пор спрятанные в самом дальнем уголке сознания, теперь вырвались на свободу и поглотили ее.

Именно теперь она с ужасающей ясностью почувствовала, что непременно умрет.

Мрачная высотка в южном Лондоне. Стены, сплошь покрытые граффити. Когда-то здесь была парадная дверь, про которую все давно забыли и ходили через черный ход.

Майкл стоял на первом этаже в холле, смотрел в окно на свой «вольво», припаркованный перед входом, и спрашивал себя, много ли останется от него, когда он снова спустится вниз.

Он доехал в большом грузовом лифте до восьмого этажа и оказался в узком и темном, с голыми полами коридоре, в котором пахло вареной картошкой. Где-то за стеной плакал ребенок, а женский голос с визгливыми нотками успокаивал его.

Дверь в квартиру 87 была выкрашена синей краской и, как все остальные двери на этаже, имела в верхней части окошко. Рядом с дверью находилась маленькая кнопка звонка. Внутри квартиры играла музыка. Майкл нажал на кнопку и услышал, как звонок отозвался захлебывающимся скрежетанием. Не дождавшись ответа, он постучал по стеклу костяшками пальцев.

Нет ответа.

Он постучал сильнее, еще сильнее, и вдруг стекло не выдержало и разбилось.

Это вогнало Майкла в короткий ступор. Только через несколько секунд он ощутил боль в ладони от пореза, который начал наливаться кровью. Он осторожно вынул из раны застрявший осколок и лизнул ее, чтобы остановить кровотечение. Музыка стала слышнее. Знакомая мелодия – женский голос, поющий одну и ту же фразу. Английские слова, но с немецким акцентом. Марлен Дитрих?

Все двери в коридоре оставались закрытыми, и дуэт плачущего ребенка и нудящей матери продолжался.

Черт, как же так получилось?

Из пожарного выхода показалось двое парней. Они посмотрели на Майкла, остановились у ближайшей двери и бесцеремонно постучали в нее. Дверь открылась, возник короткий разговор с обитателем квартиры, и через несколько секунд дверь закрылась. Они перешли к следующей двери, снова покосились на Майкла, постучали. Оба были в кедах, один – в нейлоновом спортивном костюме, другой – в короткой куртке на «молнии». У второго парня в руках была большая спортивная сумка.

Майкл понял, чем они занимаются и что произойдет, когда они дойдут до пустой квартиры с разбитым дверным окошком.

«Falling in love a… falling in love a… falling in love a…»

Запись сопровождало едва слышное специфическое шипение. Заевшая пластинка? Майкл приблизил лицо к разбитому стеклу и позвал, сначала тихо, затем погромче:

– Мистер Дортмунд! Герр Дортмунд!

Нет ответа.

Майкл вынул из переплета оставшиеся осколки, чтобы не порезаться во второй раз, просунул в окошко руку и дотянулся до дверной защелки. Она оказалась довольно большим засовом, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сдвинуть его с места.

Дверь открылась.

Он вошел внутрь и громко позвал:

– Мистер Дортмунд! Вы здесь? Герр Дортмунд!

Игла проигрывателя не могла преодолеть царапину на пластинке.

С недобрыми предчувствиями Майкл закрыл за собой дверь. Он стоял в маленькой прихожей, большую часть которой занимала громоздкая викторианская вешалка. На вешалке висел старый твидовый плащ, макинтош и фетровая шляпа. Твидовый плащ смотрелся здесь чужаком – он не вписывался в убогий интерьер прихожей и тем более в общую мрачную атмосферу обшарпанного здания.

Майкл прошел по потертой ковровой дорожке мимо двух эстампов с баварскими видами и, оказавшись в гостиной, застыл, будто наткнувшись на стену.

Жалкая маленькая комната, с тюлем на окнах, закрывающим вид на точно такую же высотку, всего в нескольких ярдах от той, в которой жил Дортмунд, обставленная как в студенческом общежитии: два потрепанных кресла, вытоптанный ковер, старое радио и еще более старый проигрыватель, на котором вращалась пластинка и подпрыгивал рычаг-привод граммофонной иголки, обогреватель у стены.

Но ничего из этого Майкл не видел. Он не мог оторвать взгляда от разрисованной маслом стены, подавляющей всю остальную комнату: портрета Адольфа Гитлера в униформе, поднявшего руку в фашистском салюте, на фоне свастики.