Дуглас Кеннеди - Жар предательства

– Впечатляет, – сказала я. – Так пойдем со мной в касбу.

– Здесь это называется не касба, а сук [43] Сук (рынок) – торговая часть и коммерческий центр города в арабских странах. .

– В чем разница между касбой и суком ?

– Загадка, – ответил Пол.

Сук в полдень. На синем небе ни облачка. Над головой – безжалостное солнце, заставлявшее подниматься ртутные столбики термометров до температуры в парилке. Но здесь внизу, в Эс-Сувейре, народ, толкавшийся вокруг нас, будто и не замечал немилосердной жары. Жары, столь жгучей, что земля, казалось, плавилась под ногами.

Сук в полдень. Лабиринт улочек, заставленных торговыми палатками и магазинами, и потайных переулков, которые выводили на другие, еще более тесные улочки, где всевозможные торговцы навязывали свой товар. Народу уйма – яблоку негде упасть. От обилия разноцветья в глазах рябит. Вся улица – это ряды горок рыжих, бордовых, алых, пунцовых, каштановых, бурых и даже зеленовато-желтых специй, сформованных по подобию минаретообразных муравейников. Контраст им составляли аквамариновые, ультрамариновые, бирюзовые и лазурные изразцы с затейливым орнаментом, выставленные на продажу одним торговцем, который выложил из них на земле мозаику – поразительно, что этот керамический ковер все без труда обходили стороной. Красные куски мяса, истекающие кровью подвешенные ноги и жирные бочки́, вокруг которых кружили полчища алчных мух. Рулоны ткани ярких цветов – кирпичного, морской волны, охрового, белого, неоново-розового, лососевого. Лотки с изделиями из кожи всех оттенков хаки, коричневого и дубильного цветов, украшенной великолепным тиснением. А круговерть запахов, соблазнительных и не очень, настоящее испытание для обоняния. Зловоние нечистот смешивается с ароматом пряностей; едкий дух соленого моря перебивает благоухание цветов. И всюду, где бы мы ни проходили, у обочины дымится мятный чай.

Добавьте к этому сумасшествие звукового сопровождения. Из динамиков вопит французская и марокканская поп-музыка. Орут разносчики. Торговцы зазывают нас криками: «Venez, venez! [44] Venez, venez ! – Здесь: сюда, сюда! ( фр .) ». Как минимум с двух стратегически расположенных минаретов речитативом распевали наперебой два муэдзина – так по-арабски назывались, сообщил мне Пол, владельцы этих трубных голосов. Тарахтели мотоциклы и мотороллеры; их водители маниакально сигналили, подпрыгивая на выбоинах, коими была изрыта земля, объезжая лотки с манго и апельсинами, как на картине Ван Гога, и овощные прилавки с красными помидорами. Какой-то мужчина все пытался схватить меня за руку и затащить в угол базара, где высилась геометрическая скульптура с метр высотой, сложенная из кусков мыла разных цветов – слоновой кости, медного, карамельного, эбенового.

Несмотря на близость Атлантики, воздух был до того выжженный и раскаленный, что через пятнадцать минут ходьбы по рынку моя одежда – свободная футболка, холщовые штаны – пропиталась потом. Равно как и футболка с шортами, что надел Пол, когда утром его вещи принесли из прачечной (он не поступился своим принципом «в джеллабе на улицу ни ногой»). К тому времени мы уже успели сытно позавтракать на террасе. Потом занялись обустройством «мастерской под открытым небом», как выразился Пол. По его просьбе я помогла ему вынести на балкон стол из маленькой гостиной, который мы поставили в углу, под свесом кровли, откуда ему открывался прямой обзор на крыши домов. Сказав, что сейчас придет, Пол выбежал куда-то и через десять минут вернулся с ярким полосатым зонтиком, который, по его словам, он купил в одной из местных лавок. Установив пластиковую подставку так, чтобы зонтик закрывал от солнца весь стол, Пол стал готовить свое рабочее место. Открыл папку с чистыми листами для рисования, аккуратно разложил на лакированной поверхности стола восемь карандашей. Потом надел шляпу «сафари», сел и, глядя на крыши, принялся запечатлевать на бумаге их замысловатую архитектуру. Стоя в дверях балкона, я добрых десять минут наблюдала за работой мужа. Меня восхищали точность и глубина его восприятия, поразительное умение выдерживать линию, погруженность в выполняемую работу, кроме которой, казалось, он ничего вокруг не замечает, жесткая самодисциплина, просыпавшаяся в нем, когда он рисовал. Я смотрела на него и ощущала странный прилив любви к этому очень талантливому, взбалмошному человеку.