Александр Звягинцев - Эта женщина будет моей

Поступок был вполне в духе мадам Николь. Как живописал Иноземцеву один знакомый журналист, давно трущийся в коридорах французской власти, у мадам, среди предков которой были русские и цыгане – неплохая добавка к коктейлю! – не характер, а бомба, всегда готовая взорваться. Капризная, непоследовательная, несдержанная, действующая всем окружающим на нервы, но при этом бывающая обаятельной и неотразимой. Судя по всему, истеричная особа, постоянно раздираемая страхом не понравиться и одновременным желанием покорять всех. Несносный характер, но при этом умение в нужный момент взять себя в руки. После чего следует неминуемый срыв… Плюс к этому несколько замужеств и громких любовных связей.

Выяснилось, что партизанский набег мадам Николь на Швейцарию не обошелся без последствий. Там куда-то запропастилась служанка, работавшая у мадам уже много лет. Злые языки утверждали, что несчастная молодая женщина уже просто не могла выносить капризы и причуды хозяйки, которую в последнее время несло все больше и больше.

С мадам Николь и вокруг нее явно происходит что-то неординарное, заключил свои размышления Иноземцев. Что-то сверх обычного. Видимо, в их отношениях с президентом наступил какой-то новый этап. Дело очевидно идет к окончательному разрыву, и в Елисейском дворце все завозились, задвигались. Начались интриги, доносы, стали распространяться слухи и сплетни. Каждый обитатель дворца хлопотал о том, чтобы не остаться в дураках в новой ситуации. Развод с действующим президентом – такого никто не мог себе раньше представить. Но мадам Николь, как выясняется, способна очень на многое.

В дверь постучали. В кабинет влетела Клер. Она выглядела очень встревоженной.

– Патрон, звонила Собин, на нее было покушение! – одним духом выпалила она.

– Собин? – не сразу сообразил, о ком речь, Иноземцев.

– Собин Будрийон! Вы же помните ее! – умоляюще уставилась на него Клер.

Конечно, он помнил ее. Собин Будрийон, некрасивая и невезучая школьная подруга Клер, поздний ребенок, дочь скандально известного полицейского комиссара, пребывавшего уже несколько лет на пенсии. Старик был непреклонный, самолюбивый, просто помешанный на своей работе. На днях он умер прямо на улице. Иноземцев был шапочно знаком с ним.

– Она умоляет приехать, патрон! Она очень напугана! После смерти отца она не в себе – ей кажется, что ее тоже хотят убить.

– Почему бы ей не позвонить в полицию? – сказал, поморщившись, Иноземцев. Влезать в эту историю у него не было никакого желания. Неуравновешенная, несчастная, одинокая женщина, которой постоянно что-то мерещится. Случай тяжелый.

– Вы же знаете, как там не любили мсье Будрийона! – укоризненно сказала Клер. – Она боится, что в полиции ее поднимут на смех.

Мсье Будрийона коллеги действительно не любили. В силу чрезмерно энергичного характера и неумения сидеть без дела он пытался, даже выйдя на пенсию, руководить своими более молодыми коллегами. Но те быстро дали ему понять, что в советах пенсионера не нуждаются и пусть мсье Будрийон занимается положенными старикам развлечениями. Старик надулся, затаил обиду.

– Ты хочешь, чтобы мы поехали к Собин?

– Патрон! – взмолилась Клер.

– Хорошо, – вздохнул Иноземцев. – Только отправляемся прямо сейчас. У меня мало времени. Закрывай лавочку.

Клер смотрела на него с откровенным обожанием.

Старый барон Ренн более всего походил на чудаковатого английского лорда – вельветовые брюки, твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, рассеянно-предупредительная улыбка, невыносимая вежливость, снисходительно-терпеливое внимание к собеседнику, какую бы чушь тот ни нес, и ясное ощущение, что про себя он давно уже знает, что в этой жизни важно, а что нет. Между тем в нем не было ни капли британской крови – в основном французская, итальянская и русская, а в Лондоне он бывал только несколько раз наездом. Видимо, предки его, прожившие немало лет в России, куда попали еще во времена Екатерины Великой, совершенно обрусели в том смысле, что прониклись пресловутой всемирной отзывчивостью русского человека, которая позволяет ему быть при нужде или желании французом, немцем или узбеком.

Той самой, из-за которой русские так и не могут разобраться, что они за народ такой, и за границей своего отечества вовсе не тянутся друг к другу.

– И что это за фантазия, мой милый, вдруг вспоминать какого-то там присяжного поверенного Переверзева, ничем особенным тут, в Париже, себя не проявившего?