Филипп Ванденберг - Восьмой грех

— Нам этого должно хватить, — довольно сказал Груна и снова бросил голову и тело голубя в ботанизирку. Потом он погасил свет и убрал светомаскировку.

Дулацек схватил Груну за руку:

— Кажется, я слышал шаги.

— В это время?

— Вы же знаете, что Эрик ван де Беек и Аницет работают по ночам. Но я никогда не видел, чтобы в это время горел свет.

Оба напряглись, вслушиваясь в темноту. Через какое-то время Дулацек покачал головой и сказал:

— Пойдемте, у нас все равно мало времени.

Пляшущий луч фонарика указывал им дорогу к лаборатории профессора Мьюрата. Эта комната была больше, чем все остальные, и располагалась в конце ряда лабораторий. Тут было три окна, из которых, в отличие от других лабораторий, открывался прекрасный вид на долину Рейна.

Груна закрыл за собой дверь и включил свет.

На длинном белом столе, накрытом матовым стеклом, стояли приборы для опытов, с помощью которых ученый хотел «перевернуть мир». Так сам Мьюрат говорил о своем открытии, которое подвигло братство Fideles Fidei Flagrantes на охоту за предполагаемым оригиналом Туринской плащаницы.

Четыре дня назад первые результаты исследования Мьюрата оказались провальными, поэтому братство раскололось на две части, что происходило уже не в первый раз. Одни за глаза называли его авантюристом, жаждущим денег, в то время как другие были убеждены, что Мьюрат — главный в проекте и ему просто необходимо время, чтобы получить окончательное подтверждение своей гипотезы.

Чтобы не оставлять следов, Дулацек надел резиновые перчатки. Затем он осторожно вынул пипетку с кровью, закрывая верхний конец стеклянной трубки указательным пальцем.

— Едва ли вы сможете этим помешать нашему Мозгу, — тихо сказал Груна, задумчиво наблюдая за каждым движением Дулацека.

— Давайте не спорить! — Исследователь клеток бросил беглый взгляд на Ульфа. — Я ни во что не ставлю ученых, которые ведут себя, как Господь Бог. И я говорю это как приверженец агностицизма!

— Если я вас правильно понял, вы считаете теорию Мьюрата мистификацией?

— Мистификацией? Нет, напротив. Я боюсь, что теория Мьюрата найдет подтверждение. Он одержим ею и не прекратит исследований, пока не отыщет доказательство. А потом… Помилуй нас Бог.

— Бог?

— Да, если хотите. Не важно, как называть: Бог или абсолют, добро или дух, разум или свет. Все равно.

Груна наблюдал, как профессор снимает стеклянные крышки с плоских прозрачных чашечек размером с ладонь, и, не удержавшись, сказал:

— А я-то думал, что вы естествоиспытатель, но никак не философ!

— Да? — без намека на иронию переспросил Дулацек. — Может, просто ваша наука, гематология, не пересекается с философией, как моя. Что касается цитологии и молекулярной биологии, то ученые почти каждый день сталкиваются с проблемами религиозной философии. — Дулацек бросил пронзительный взгляд на Ульфа. — Я не знаю, наблюдали ли вы за Мьюратом раньше.

— Наблюдал? Зачем? То, что профессор — странная незаурядная личность, видно невооруженным глазом. И для этого не нужно пристально наблюдать за ним. Это и так известно всем «пылающим» в замке Лаенфельс.

— Я не это имел в виду. Вы не пытались свести его специфические странности в систему, то есть упорядочить их?

Ульф Груна недоуменно посмотрел на профессора.

— По правде говоря, — сказал гематолог, — до теперешнего времени Мьюрат, как личность, меня практически не интересовал. Единственное, что меня привлекало, это его исследования.

Дулацек пинцетом вынул из прозрачной чашки лоскуток материи длиной в два сантиметра. Держа пипетку в правой руке, а лоскуток в левой, он выпустил едва заметную каплю крови голубя на ткань. Точно так же он поступил с маленьким катышком материи и крошечным кусочком льна, не больше ногтя, которые лежали в двух других чашках.

— Но почему все-таки кровь голубя? — спросил Дулацек, хотя и не ожидал услышать ответ.

Груна промолчал, но после короткой паузы все же ответил:

— Дело в том, что кровь голубя быстрее всего окисляется кислородом. Так что потом невозможно установить возраст кровяной пробы. Как я уже говорил, этому пока не нашли объяснения.

Дулацек широко улыбнулся. Это была хамская ухмылка. Наконец он сказал:

— Я надеюсь, Мьюрат вынужден будет прекратить исследование после очередного провала. Вы видели его лицо, когда он сидел перед монитором и оправдывался перед всей командой за неудавшееся исследование?

— Да, конечно. Мне кажется, все получили от этого моральное удовлетворение. Как ученый, он, конечно, светило, но как человек — сволочь.