Иори Фудзивара - Праздник подсолнухов

— Похоже, верность, о которой ты говорил, предполагает такую защиту. Мне этого не понять.

— Да, это тонкие материи, из которых я не волен выбраться, да и не хочу этого. Однако предлагаю вернуться к нашему разговору.

— К какому именно?

— К тому его моменту, на котором вы остановились, когда я вошел. Вы говорили о тридцатилетии.

— Это пусть Хироси решает.

Хироси удивленно уставился на меня:

— Что это значит?

— Я говорю, тебе решать, рассказывать ему об этом или нет. Меня эта тема мало волнует, но учти: если отыщется нечто принадлежавшее твоему деду, то по закону о наследстве половина прав достанется тебе. Так что решай сам.

— Что все это значит? — снова произнес он, протестуя. — Тебя что, не волнует картина Ван Гога?!

— Совершенно верно.

Он с сомнением, словно на невиданную зверюшку, посмотрел на меня, и я пояснил:

— Если картина отыщется, это вызовет большой резонанс. Возникнет ажиотаж. Да что там ажиотаж! Думаю, находка вызовет настоящую бурю. Мне не хотелось бы оказаться в ее эпицентре. Предпочитаю, насколько возможно, оказаться подальше от этих событий.

Некоторое время он с изучающим видом глядел на меня, а потом произнес:

— Я тоже.

— Удивительная семейка, — горестно усмехнулся Харада. — Позвольте тогда мне обратиться к вам с предложением. Господин Акияма, вы, должно быть, заметили, что между позицией Тасиро и тем предложением, что я сделал вам в поезде, существует значительная разница. Тасиро требует отдать ему картину безвозмездно, мы же готовы действовать на паритетных началах. Мои слова остаются в силе. Я гарантирую, что мы примем на себя весь огонь, то есть тот ажиотаж, о котором вы говорите. С другой стороны, вся связанная с этим известность также, вероятно, достанется нам. Однако вы получите деньги и полную неприкосновенность вашей частной жизни. Я твердо обещаю вам это. Как вам такой вариант?

— А что мы можем сделать? — спросил у меня Хироси. — Если якудза в курсе дела, то они этого так не оставят.

— Думаю, самое позднее сегодня вечером нам придется звонить в полицию. Но эта история с фальшивыми карточками… Если все это правда, то отвертеться тебе не удастся. Здесь потребуется определенная решимость.

— Ерунда.

Харада вмешался:

— Думаю, мы сможем немного нажать на полицейское управление.

Мы одновременно обернулись к нему.

— Не хочу вводить тебя в заблуждение: это не сделка, а всего лишь проблема, которую рано или поздно придется решить, иначе такие, как вы с Тасиро, будут шантажировать нас до конца дней. Сейчас я говорю только с Хироси. Считай, что ты просто случайно оказался рядом.

— Простите. — Харада примолк.

Хироси в задумчивости склонил голову и произнес:

— Послушай, Акияма, я вот что думаю. Это трусость с твоей стороны — взвалить всю ответственность за решение на меня одного. Побег от ответственности. Просто мальчишество какое-то.

— А я и есть мальчишка, на протяжении долгих лет бегущий от ответственности и избегающий проблем. Говоришь, я трус? Пусть так. Я готов это признать. Не думаю, что меня можно изменить.

— Открыл Америку! — Почему-то моя речь его ужасно развеселила. Громко прыснув, он быстро обрел серьезность и с решительным видом произнес: — Понял. Значит, ставим точку. — Обернувшись к Хараде, он продолжил: — Это произошло со мной в раннем детстве. Однажды я ковырялся лопаткой в земле и, наткнувшись на закопанный в землю осколок стекла, сильно порезал палец. Помню, Эйко — она тогда уже ходила в школу — быстро слизнула кровь и сказала: «Пока не исполнилось тридцать, здесь копать нельзя. Под землей бомбоубежище».

— Бомбоубежище?! — одновременно воскликнули мы с Харадой.

— Да, бомбоубежище. Но это не все. Дальше она сказала: «Дедушка так говорит. Таланту нельзя предъявить счет, пока не исполнится тридцать. А до этого времени копать нельзя». Конечно, я тогда был совсем ребенком и мог неточно запомнить ее слова, но та странная фраза о предъявлении счета таланту плотно засела у меня в памяти. Думаю, она и сама не понимала смысла тех слов. Когда я увидел кровь на твоем пальце, у меня в голове словно что-то щелкнуло, и я вспомнил тот эпизод. После я ни разу не слышал об этом. Возможно, Эйко позабыла о той истории.

— Вскоре вы переехали в столицу?

— Да, поэтому деда я почти не помню. Он остался в Киото, за ним ухаживала сиделка. Иногда мы ездили к нему на каникулах. Он умер, когда я учился в старших классах. Дед совсем не общался с отцом. Кажется, не мог простить ему, что тот стал клерком. Мне он запомнился как крайне замкнутый и упрямый старикашка. Для него я всегда был несмышленым ребенком. Наибольшим его расположением пользовалась Эйко. Немудрено, ведь она была такая правильная. Думаю, он вполне мог доверить ей тайну.