Иори Фудзивара - Праздник подсолнухов

Я обернулся. В комнате царил полумрак. Мы не зажигали лампу. После яркого уличного света все расплывалось перед глазами. Темные одежды Мари тонули во тьме, только лицо белело неясным бледным пятном.

Из сумрака раздался ее голос. Она осторожно подбирала слова, стараясь избегать темы смерти Эйко:

— И после этого ты бросил работу…

— Да. Закрыл офис.

— Почему?

— Хотел уехать из этой страны. Понял, что все это время слишком много работал. Вскоре я получил студенческую визу и уехал в Америку. Меня совершенно не тянуло назад, но через год от сердечной недостаточности умер отец — он жил здесь один.

Она снова замолкла. Пожалуй, мы слишком много говорили о смерти. Через некоторое время Мари, по-прежнему старательно обходя эту тему, спросила, почему я выбрал Америку.

— Как-то раз я отправился в Америку на съемки и оказался в удивительно уединенном местечке на Среднем Западе. В те годы рекламу часто снимали за границей. Каждый профессионал считал своим долгом отыскать новый, «незасвеченный» пейзаж. Вряд ли на земном шаре осталось хоть одно место, куда не ступала нога японского видеооператора. Даже истуканы на острове Пасхи и те побывали в кадре. И вот я попадаю в американскую глушь, где ровным счетом ничего нет, и нахожу тот самый пейзаж, неожиданно свежий и неизбитый. Настоящая терра инкогнита, не чета Гавайям или Лос-Анджелесу.

— Но ведь ты был арт-директором, создавал рекламу для газет и журналов. Разве тебе нужно было искать места для съемки телевизионной рекламы?

— Как правило, сюжет печатной рекламы тесно переплетается с телевизионным роликом. Поэтому давать указания моделям и операторам тоже работа арт-директора. Я успел много где побывать, но то американское захолустье показалось самым тихим из всех известных мне мест.

— Хм-м-м… — протянула она, — мне Америка всегда представлялась шумной.

— Это большая страна. Там, где я жил, сохранилась настоящая старая Америка. В тот раз, на съемках, в свободное время я много гулял вокруг местного университета и общежития, и эти прогулки надолго запомнились, оставили в моей памяти глубокий след. Место называлось Салина. Небольшой университетский городок в штате Канзас. Туда я и решил снова отправиться, снял комнату, записался на практический курс изобразительного искусства.

Салина. Перед глазами встал пейзаж, оставшийся в далеком прошлом. Вот я мчусь на подержанной «королле» по шоссе № 70. Мимо пролетают пшеничные поля, беспорядочно разбросанные до самой линии горизонта. Вечернее солнце тонет с обратной стороны плоской земли. В мае деревья окутаны прозрачной белой вуалью, словно гигантские одуванчики. По ночам в городе слышно, как воют вдалеке койоты. О смене времен года узнаешь по летящему сквозь прерии ветру. Если он особенно неистовствует на протяжении нескольких дней, значит, настал новый сезон. Казалось, времена года не меняются, а просто переключаются с одного на другое. Летом сорокаградусная жара, зимой мороз доходит до минус тридцати. Плевок на таком холоде превращался в ледяной комок, едва успевая долететь до земли. Типичный континентальный климат. Из промышленности на всю округу один завод по упаковке мяса да один производитель поздравительных открыток. Посреди этой глуши торчал мой университетский городок.

— Значит, в этом укромном уголке ты целый год вел тихую жизнь?

— Можно сказать, так оно и было. За исключением стрельбы, без которой не обходился ни один мой день.

— Стрельбы?!

— Ну да. Дело в том, что там я по-настоящему увлекся стрельбой. — Я поднялся и включил верхний свет. Затем вернулся на место и бросил взгляд на лежавшую на столе визитную карточку. — Возможно, это послание связано с моим хобби.

Как я и предполагал, практический курс живописи преподавался на чудовищно низком уровне. Но поскольку я не питал на этот счет особых иллюзий, меня это не слишком и расстроило. Несмотря на то, что школьная одержимость живописью осталась в далеком прошлом, осенью, с началом первого семестра, ко мне вернулась привычка рисовать. Вернулась в несколько иной форме, чем прежде. Теперь я уходил на равнину вдали от города и помногу рисовал с натуры. Ставил на мольберт небольшой холст и писал пейзажи. Честно говоря, я не столько рисовал, сколько просто убивал время. Иногда подолгу глядел в поля, ощущая себя дряхлым стариком.

В один из таких дней меня окликнул мужчина. Возможно, его заинтересовала моя экзотическая для тех мест наружность. Даже в университете азиатов почти не было. Японцев же не было вовсе.