Максим Павлов - Серафим и его братва

— Деньги, — безупречно ответил лакей.

— Ну и не бзди тут мне!

Лишь сейчас Эммануэль заметила в своей руке неприкуренный косяк марихуаны: выходя из «линкольна», она собиралась малеха попыхтеть, однако в свете последовавших событий совсем забыла о пионерке в черной папиросной бумаге.

— Огня мне! — скомандовала Эммануэль. — Быстро огня!

Лакей оперативно щелкнул зажигалкой.

— А… — Сделав всего одну тягу, Эммануэль потерянно оглянулась. — А где мои шпалеры?!

Парню показалось, что хозяйка вот-вот упадет в обморок.

— Где шпалеры, позвольте узнать? — тихо повторила Эммануэль, но в обморок не упала. — Где консоли? Где кресла? Где Антуан, на худой конец?

— Антуан в парадной опочивальне, — подсказал лакей.

— А консоли? — тупо переспросила она и, не дожидаясь ответа, бегом устремилась в спальню.

…Свежевыкрашенная дверь в парадную опочивальню с грохотом распахнулась. На пороге стояла черная дама с косяком в руке и густым слоем белой краски на ноге, коей она, будучи вне себя, вмазала только что по двери.

— Ну здравствуй ещё раз, чернушка, — ехидно улыбнулся Серафим.

— Привет, Эммануэль, — поздоровался Антуан.

Не то от травы, не то от открывшегося зрелища, в горле Эммануэль пересохло. Она не смогла вымолвить ни слова. Представьте себе сцену: возвращается домой усталая, немолодая, но невероятно ревнивая женщина и застает любовника под сенью собственного алькова (кровать — единственный предмет старины, который, уступая просьбам Антуана, банда Серафима пощадила в ходе евроремонта) в обществе сексапильного уголовника. И хотя оба вроде бы одеты — не придерёшься, — играют в карты, всё ж сердце Эммануэль екнуло. Она не знала прошлого Серафима, но зато прекрасно представляла себе настоящее смазливого Антуана и те задние его обстоятельства, о которых женщины судачат неохотно, поэтому и вообразила черт знает что, прилипнув кпокрашенной двери и застыв на пороге наподобие черно-белого африканского истукана.

Спасая честь любовницы и собственную репутацию, Антуан шустро соскочил с ложа, подбежал к растерявшейся Эммануэль и одним прыжком запрыгнул на ее шею.

— Эммануэль вернулась! — радостно крикнул Антуан, целуя черные щеки и белые глаза подружки.

Расстроганная мать криминала во мгновение ока забыла о неприятностях и стиснула мальчишку так горячо и крепко, что у того едва не пошла изо рта пена.

— Ну как твои тёмные делишки? — усмехнувшись, справился Серафим.

— Да вот, дал черт, все хуже и хуже, — ответила оттаявшая Эммануэль. — Твоими проклятиями.

— Жива? Здорова? — Серафим неторопливо перемешивал колоду карт.

— И жива, и здорова. — Она трижды ударила кулаком о деревянную дверь. — Чтоб все так и дальше…

— Обо мне не вспоминаешь?

— А то как же? И поминаю, и проклинаю.

— Ведь можешь, когда хочешь, — похвалил Серафим. — Да, мать?

— Так ведь куда деваться-то, батюшка?

— Присаживайся, — пригласил убийца, раскидывая на покрывале карты на троих. — Разыграем партейку…

— Отчего бы и нет? — Опустив Антуана на землю, Эммануэль настороженно подошла к ложу. — С удовольствием.

Скинув туфли, она забралась на кровать. Рядом запрыгнул ее очаровательный бой-френд.

— В какие игры играем? — неуверенно поинтересовалась хозяйка.

— Серафим и семь разбойников, — ответил убийца.

— Что-то новенькое, — догадалась Эммануэль.

— Свежак.

— Ну так как?

— О, это очень простая игра. Бери картинки — не лажанёшься.

— Коварные у тебя картинки, — сразу же расчухала она.

— Твои картишки — не мои. Сама крапила.

— Да уж что краплено, то краплено, — вздохнула Эммануэль.

— Играй, мать, хорош базарить, — попросил Серафим.

— Что я должна делать?

— Открывай карты.

— Пожалуйста. — Эммануэль раскрыла карты.

— Видишь, сколько дерьма? — Серафим кивнул на её шестёрки и семерки, а затем показал четыре туза и трёх королей, которые были у него.

— Да уж, — покачала головой Эммануэль. — Твоя взяла, сынок.

— Ещё партейку? — предложил убийца.

— Пожалуй, с меня хватит, — поняла Эммануэль. — Ты, часом, не в курсах, кто мне вторцевал евроремонт, Серафим?

— Почему же не в курсах? Я и вторцевал тебе евроремонт, мать.

— Да? — Она беспомощно похлопала ресницами.

— Да, — спокойно подтвердил он.

— А на хера?

Возникла пауза. Эммануэль сидела с открытым от изумления ртом и моргала. Серафим хихикал.

— Должен же я был как-то привлечь твое внимание, — наконец ответил убийца. — Ты ж вообще офигела, мать: пилястры, блин, консоли, шпалеры… Это мне надо бы у тебя спросить, на хера тебе столько шмутья? Чем ты круче новых русских? Думала, обложилась нехилым дерьмищем, — можно нос утюгом? Обломись, мать. Внутри ты осталась такой же черной, как снаружи. Даже гнилее Лысого.