Эрик Богосян - Торговый центр

Войдя в затемненную комнату, Мэри огляделась: где столик, за которым Мэл обычно ужинает? Она решила не обращать внимания на еле заметный запах мочи. Мэл не двигался, телевизор бормотал.

– Ты слышал, как я тебя звала?

Мэл не ответил.

– Ну, если ты не будешь мне говорить, чего ты хочешь и чего не хочешь, я буду решать за тебя, и придется брать, что дают. Ты чем старше, тем больше похож на отца.

Мэл почесал подмышку и взглянул на мать. Глаза его мистически светились голубым хрусталем в отраженном свете экрана. На самом-то деле он очень красив. С бородой и длинными волосами он выглядел почти как Сам Спаситель Наш. Мэри любила его. Она поставила поднос.

– Вот. Еще что-нибудь нужно? Принести попить? «Хай-Си»?

Мэл посмотрел на поднос. Перевел глаза на Мэри. Отложил пульт на подлокотник, потянулся к сальной, комковатой подушке из кожзаменителя и выудил из-под нее какую-то размытую в сгущающихся сумерках тень.

– Что это, Мэл?

Мэл вытянул руку, указывая матери прямо в грудь, словно бы хотел в чем-то ее обвинить, словно бы Мэри что-то не так сделала. Он молчал. Просто чуть двинул пальцем – на четверть дюйма. Маленький полуавтоматический пистолет 22-калибра грохнул, как серьезное оружие. Мэри опустила голову, но там не на что было смотреть. Она почувствовала жжение, затем поняла, что Мэл в нее выстрелил.

– Ты что, застрелил меня, Мэл?

Мэри договорила эту фразу в тот момент, когда ее легкие сплющились, а энергия, затянутая в тугую спираль, начала раскручиваться. Рыбные палочки на тарелке надо бы положить покрасивее. Она протянула к ним руку, но тело не собиралось ей повиноваться. Мэри увидела, как тарелка приблизилась и ударила ее в лицо. Мэри, тарелка, поднос и столик врезались в кресло. Вдруг оказалось, что Мэри сложилась пополам, а зеленая и бурая еда заляпала и ее, и пол. Она подняла глаза на сына, все еще сидевшего в кресле.

– Мэл? А кто же будет все это убирать? – Она закашлялась, левая ноздря выдула розовый пузырек.

Мэл приставил ей пистолет ко лбу и сделал второй выстрел. Мэри дернулась. Пуля не пробила ей череп, а отрикошетила на полку, где стояла хрустальная вазочка – память о свадьбе Трэйси, и расколотила ее, наполнив комнату мини-метелью осколков. Мэри ползла к дверям, будто краб-инвалид.

Мэл разглядывал ее с тем же вялым интересом, с каким смотрел телевизор. Она умирала не так, как умирают собаки. Те кусали рану, словно злую блоху – не понимали, что происходит. Мэри понимала. У нее уже не было вопросов к Мэлу. Она знала, что врачи ошиблись в его диагнозе. Мэлу не стало лучше.

Летний воздух был переполнен мельчайшей взвесью выхлопных газов и влаги. Сумерки пожирали спальный район: шоссе, дома, торговый центр. Когда очередная порция мира переваривалась, на ее месте возникала новая сияющая сущность. Потоки красного и белого – шоссе – брали в кольцо скопление огней: окна, светящиеся золотом и голубым телевизионным светом. Кислотное оранжевое зарево от ртутных фонарей расцветало над стоянками машин.

Джефф сидел в позе лотоса на клочке подстриженного дерна: с одной стороны, площадку огораживал короткий массивный поручень, а с другой – она переходила в асфальтированный склон. Книзу он выравнивался, образуя восточную сторону автостоянки при торговом центре. Неподвижная поза Джеффа никак не вязалась с его драной одеждой и мокрыми дредами.

Машины и грузовички, ритмично кашляя приглушенной музыкой, шуршали мимо или визжали тормозами – этот визг синкопировал со вспышками светофора за сотню ярдов от Джеффа у входа в торговый центр. Джефф закрыл глаза и начал медитировать на скрип пыльных тормозных колодок и гудение шоссе в четверти мили отсюда. Поднял руку, уцепился за грязную светлую косичку, принялся накручивать ее на палец.

У проезжающих мимо Джефф вызывал не больше интереса, чем пожарный гидрант. Время от времени чье-нибудь размытое лицо оборачивалось к нему, но сквозь небьющееся стекло невозможно было общаться. Какой-то ребенок строил рожи и махал рукой – просто так, в пустоту. Джефф помахал в ответ, малыш закатил глаза и отвалился от окна, словно в припадке.

Джефф очистил мысли, пытаясь не думать об Адель. Он сфокусировал свое сознание Будды на той поверхности, где сидел. Трава совершенно ненормальная. Какие-то предельно загаженные ползучие сорняки. Здесь скапливались матовые пластиковые крышки от стаканчиков из ближайшего фастфуда, унылые сигаретные фильтры, разрисованные под пробку, веревки и темный от выхлопных газов песок. Чуть ниже, истекая грязью, валялся испорченный масляный фильтр.