Пи Трейси - Наживка

Тим и Джефф не желали уходить. Предлагали присматривать за участком всю ночь. Марти с содроганием представил себе двух парнишек, блуждающих в темноте. Дурные предчувствия в его душе крепли с каждой минутой.

Видно, дело в погоде, думал он, усадив, наконец, мальчишек в побитую машину и запирая за ними ворота. Туч пока еще не видно, но мутная белая дымка катарактой затянула солнце, приближение грозовых облаков давит грудь, как свинцовый фартук под рентгеном в кабинете дантиста. Воздух сгущается, трудно дышать, листья на кустах и деревьях безжизненно обвисли.

Марти в последний раз оглядел площадку, убедился, что видит только свой «малибу», «мерседес» Джека, патрульную машину Беккера, и пошел вокруг большой теплицы к грядкам с рассадой.

Лили Гилберт всю жизнь ненавидела прямые линии – властные, непростительные символы тирании, которыми мужчины расчерчивают окружающий мир. То же самое касалось и ровных шеренг растений, и запуганных, немых, неподвижных людей.

Строгий порядок царил перед питомником – главная оранжерея располагалась на линии улицы, живая изгородь тянулась вдоль тротуара, белые полосы на парковке указывали, куда ставить машины. Ей пришлось с этим смириться – стоянка была устроена еще до покупки участка. Но позади теплицы, где бывшие владельцы расставляли горшки и растения в ряд, она радостно устроила хаос.

Засыпанные мелким гравием дорожки виляли, как сонные пьяницы, между деревцами в горшках и цветочными кустиками, огибали грядки и клумбы с многолетними растениями, которые Мори прозвал «материнскими», – здесь семена единственного цветка дают сотни ростков, которые будут проданы следующей весной. В разгар лета вьющиеся тропинки, проложенные Лили в естественном беспорядке, зарастали декоративными травами, где с головой скрывались хохочущие дети, ныряя под колышущимися, полными семян метелками.

Лили ждала Марти на скамеечке, окруженной горшками с сиренью. Цветение некоторых кустов было ускорено, чтобы покупатели увидели окраску, но многие еще не распустились, оставаясь совсем простыми, с неприметной листвой. Лили называла их «деревенскими», тайно радуясь, когда каждой весной на две краткие недели они одевались в великолепные царственные наряды.

Марти двигался очень легко, несмотря на свои габариты, но в питомнике было так тихо, что Лили услышала его шаги по гравию задолго до того, как он сел рядом с ней.

– Хочу уговорить Джека поселиться в отеле на несколько дней, – сказал он.

– Хорошо. Устрою себе отпуск. И тебе тоже. Возьмем номер с кухней.

– Но я прошу держаться подальше от Джека, пока все не кончится.

Лили повернулась к нему. Тяготы последней недели сказались на ней, выдавая на лице возраст, иллюзия силы исчезла. Марти впервые увидел ее хрупкой смертной, как все остальные.

– Если Джек поселится в отеле, то и я тоже там поселюсь.

Он слегка улыбнулся:

– Значит, ты снова мать.

– Когда у тебя есть дети, пускай даже шлоки, ты всегда мать, несмотря ни на что. От твоего желания тут ничто не зависит.

Марти представил Лили с Джеком в запертом гостиничном номере, с копом у двери, и полюбовался картиной.

– Идея с отелем плоха только тем, что она хороша для тебя, Мартин. Ты задумал остаться здесь. Хочешь знать, почему я так думаю?

– Нет.

– Потому что опять пьешь нормально. Может, на ночь глоточек, и все.

– Не могу пить и одновременно думать.

– О чем же ты думаешь?

– Хочу выяснить, кто убил Мори. – Он твердо посмотрел на нее. – А ты?

Лили так плотно стиснула губы, что они почти исчезли.

– Знаешь, что странно? После убийства члены семьи почти всегда бросаются к копам, звонят, бегают в участок, расспрашивают, как продвигается следствие, есть ли подозреваемые… – сказал Марти.

– Как вы с Мори после убийства Ханны, – напомнила Лили непонятно холодным тоном.

Марти на секунду закрыл глаза.

– Ты с нами никогда не бегала. Никогда не расспрашивала. Будто это касалось только меня и Мори. И теперь то же самое. Мори три дня уже мертв, а ты ни разу не удосужилась поинтересоваться, кто мог его убить. Просто не понимаю.

Лили полной грудью вдохнула душный воздух, глядя не на него, а на сирень.

– Мартин, позволь тебе кое-что объяснить. Для меня смерть есть смерть, от рака ли, на войне, от ножа или пули. Смерть – это конец. Прошло семь месяцев после смерти убийцы Ханны. Ответь, тебе лучше живется, когда он лег в могилу? Мне не лучше. Он никто и ничто. Закопай десять тысяч таких же, как он, здесь, – она постучала себя по груди, – все равно пустота.