Стивен Кинг: Вещи, которые остались после них

— Ваш муж улетел в Лос-Анджелес на совещание?

— Его отменили. Как я понимаю, в тот день отменили многие совещания. Мы оставались в постели и смотрели телевизор, пока не взошло солнце, стараясь хоть немного прийти в себя. Вы понимаете, о чем я?

— Да.

— Размышляли, кто из наших знакомых мог там оказаться. Полагаю, об этом говорили не мы одни.

— Кого вспомнили?

— Брокера из «Шиерсон, Леман» и помощника менеджера из книжного магазина «Бордерс» в торговом центре. С одним ничего не случилось. Второй… ну, вы понимаете, где оказался второй. А что вы можете сказать про себя?

Юлить мне не пришлось. Мы еще не подошли к ресторану, а я выложил главное.

— Я мог быть там, — ответил я. — Должен был. Я там работал. В страховой компании, которая располагалась на сто десятом этаже.

Она остановилась, посмотрела на меня широко раскрывшимися глазами. Должно быть, люди, которым приходилось нас обходить, принимали нас за влюбленных.

— Скотт, нет!

— Скотт, да, — ответил я.

И наконец-то рассказал, как проснулся утром одиннадцатого сентября, ожидая, что день пройдет как обычно, начиная с чашки кофе, которую я выпивал в ванной, пока брился, и заканчивая чашкой какао, которую я выпивал, смотря полуночный выпуск новостей по Тринадцатому каналу. День как день, вот о чем я думал. И, скажу вам, все американцы полагали, что имеют право на такую мысль. А что произошло потом? Этот самолет! Врезающийся в небоскреб! Ха-ха, говнюк, подшутили-то над тобой, и полмира смеется!

Я рассказал ей, как выглянул в окно в семь утра и увидел, что на небе ни облачка, а само оно синее и уходящее так высоко, что сквозь него чуть ли не видны звезды. А потом рассказал про голос. Думаю, все слышат различные голоса в голове, так что мы к ним привыкли. Когда мне было шестнадцать, один из моих голосов предположил, что я смогу получить более острое наслаждение, спустив в трусики моей сестры. «У нее тысяча трусиков, и она точно не хватится одной пары, будь спок», — уверенно заявил голос (конечно же, я не признался в этом Поле Робсон). Это был голос крайней безответственности, который я обычно называл «мистер Забей-на-все».

— Мистер Забей-на-все? — переспросила Пола.

— Как Джеймс Браун, [22] Джеймс Браун (р. 1928) — известный американский певец, которого в 1970-е называли «голосом черной Америки». В его песнях поднимались проблемы, которых большинство опасалось касаться. Так что иногда его называли «мистер Положи-на-всех». король соула.

— Поверю вам на слово.

Мистер Забей-на-все говорил со мной все реже и реже после того, как я бросил пить, а в тот день вдруг проснулся от спячки, чтобы произнести аж дюжину слов, но эти слова изменили мою жизнь. Спасли мою жизнь.

Первые шесть я услышал, сидя на краю кровати: «Ты можешь сказаться больным, почему нет?» Следующие шесть, когда шел к душу, почесывая левую ягодицу: «А потом пройтись по Центральному парку!» Ничего сверхъестественного не произошло. Это был голос мистера Забей-на-все — не Бога. Вариация моего собственного голоса (как и все остальные голоса), убеждающего меня прогулять работу. «Ради Бога, проведи этот день в свое удовольствие!» Последний раз я, насколько помнил, слышал этот мой голос, когда участвовал в конкурсе караоке в баре на Амстердам-авеню: «Ты же споешь с Нейлом Даймондом, [23] Нейл Даймонд — известный американский музыкант, певец и композитор. идиот. Быстро поднимайся на сцену и покажи, на что способен!»

— Кажется, я знаю, о чем вы. — Она чуть улыбнулась.

— Правда?

— Ну… я однажды сняла блузку в баре Ки-Уэста и выиграла десять долларов, станцевав под «Кабацких женщин» Тины Тернер. — Она помолчала. — Эдуард не знает. А если вы ему расскажете, мне придется ткнуть вам в глаз его заколкой для галстука.

— Ну, вы и даете, девушка, — ответил я, и вот тут она улыбнулась во весь рот. И сразу стала гораздо моложе. А я подумал, что, возможно, не зря все это затеял.

Мы вошли в «Гриль Дональда». Дверь украшала картонная индейка, зеленую кафельную стену — картонные пилигримы.

— Я прислушался к мистеру Забей-на-все, и теперь я здесь. Но кроме меня, здесь еще некоторые вещи, и я ничего не могу с этим поделать. Вещи, от которых я не могу избавиться. Об этом я и хочу с вами поговорить.

— Позвольте повторить, я не психоаналитик. — По голосу чувствовалось, что ей неловко. И улыбка исчезла бесследно. — Я защитила диплом по немецкому языку и изучала историю Европы.

«У вас с мужем всегда найдется тема для разговора», — подумал я. Но озвучил другое: