Эндрю Уилсон - Лживый язык

— Черт, горячо, — произнес он, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

— Но должно помочь. — Я взял его за плечи и заставил откинуться на узкий край ванны.

— Да, уже немного лучше.

— Вы пока полежите, — сказал я, вытирая руки, — а потом, когда будете готовы мыться, позовите меня.

— Знаю, я ужасно докучаю вам, но не посидите ли вы со мной немного? Мне все еще нехорошо.

— Конечно, без проблем.

Я смотрел, как напряжение уходит из тела Крейса. Он опустился чуть глубже, так что его голова почти исчезла под водой. Смежив веки, он скрестил на груди руки и выдохнул.

— Как продвигается ваша книга? — спросил Крейс, не открывая глаз.

— Простите?

— Ваш роман… как он идет?

— За последнее время я мало что написал. Похороны и все такое.

— Ну да, конечно. — Крейс открыл глаза и сел в ванне. — Но перед отъездом вы пообещали, что почитаете мне кое-что из написанного.

— Боюсь, пока у меня одни лишь черновые наброски. Я не уверен, что это стоит читать кому бы то ни было.

— Жаль, — сказал Крейс, поджав губы. — Должен признать, я так ждал этого. Думал, вы уже исписали весь свой блокнот. Передайте, пожалуйста, мыло.

Я дотянулся до мыльницы, стоявшей на углу ванны, и подал старику кусок мыла с экстрактом оливкового масла. Его пальцы задержались на моей руке чуть дольше, чем следовало бы.

— Но ведь здесь только я, Адам. Вы же не будете читать перед целой аудиторией.

— Ну…

— Пожалуйста. Заодно поможете мне отвлечься от тяжелых воспоминаний. Я хоть на время позабуду о том, что пережил вчера.

Мне особо нечего было ему показывать — я написал всего несколько эпизодов, — тем не менее я согласился.

— Только сразу предупреждаю: не ждите от меня слишком многого.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Крейс. — Не буду.

Только после того, как я искупал, вытер и одел Крейса, у меня, наконец, нашлось время распаковать свои вещи. Моя комната была такой же, какой я ее оставил: просторная, голая, функциональная. Войдя в комнату, я отметил, что она лишена тех маленьких штрихов, которые придают индивидуальность любому помещению: картин на стене, сувениров на полках, книг, открыток, вещей. Возможно, я с самого начала знал, что не задержусь надолго в палаццо, что переберусь в другое место. Или я боялся дать Крейсу возможность получить представление о моей натуре?

Я вынул из рюкзака футляр с туалетными принадлежностями и положил его на пол у двери, чтобы не забыть отнести в ванную, потом достал одежду, требующую чистки и стирки. Я решил, что все неотложные дела — стирка, уборка на кухне, наведение порядка в доме — подождут до завтра. Сейчас я валился с ног от усталости, был изнурен — и не только из-за того, что мне пришлось встать рано, чтобы успеть на самолет. Думаю, прежде всего сказывалось потрясение, которое я испытал, когда по возвращении в палаццо увидел, в каком плачевном состоянии пребывает Крейс. Я старался не вспоминать эпизод в ванной: близость его рептильного тела, ощущение под руками его кожи, вид его наготы.

Инцидент с его бывшим помощником, который, как оказалось, был весьма неприятным типом, сильно расстроил Крейса. Правда, я был уверен, что раны его несерьезны, порезы на руках по прошествии нескольких дней заживут, да и спину тоже отпустит.

Когда Крейс сидел в ванне, я опять предложил ему обратиться в полицию, но он повторил, что не намерен предпринимать дальнейших действий. И он так настаивал на своем решении, что я засомневался в правдивости его рассказа. Почему мой предшественник ушел так неожиданно? Чем обидел его Крейс? Теперь, зная о прошлом Крейса, я охотно допускал, что он пытался совратить юношу, а тот воспротивился, они поскандалили, и парень понял, что ему ничего не остается, как уйти. Неудивительно, что юноша, рассерженный и обиженный, вернулся сюда, чтобы отомстить.

Я достал из рюкзака свой блокнот, сел за стол у окна и стал просматривать свои записи, чувствуя прилив гордости от того, что я собрал столь солидное досье на Крейса. Некоторые аспекты его жизни мне по-прежнему были неясны и даже неизвестны, но, в общем и целом, у меня было достаточно материалов, чтобы приступить к написанию его биографии. На последней странице я начал составлять список возможных названий, но ни одно из них не казалось мне столь удачным, как «Молчаливый человек», название Лавинии, и я стал подумывать о том, чтобы присвоить его.

Обернувшись, я взглянул на дверь, проверяя, закрыта ли она и не топчется ли возле моей комнаты Крейс, и стал думать, куда бы спрятать свои записи и добытые документы. До отъезда блокнот свой я держал на дне дорожной сумки, под старыми футболками, но теперь, когда он пополнился столь ценными сведениями, требовалось найти более укромное место, если я хотел сохранить его содержимое втайне. Я подошел к окну, распахнул ставни. На улице было темно, но благодаря тусклому свету, лившемуся с балкона дома напротив, я видел, что протекающий внизу канал по-прежнему окутан туманом. Иногда из тумана выплывала гондола и через короткое время вновь исчезала во мгле. Где-то вдалеке лаяла собака и выпевала минорные гаммы женщина.