Эндрю Уилсон - Лживый язык

В итоге родителям я решил не звонить до отъезда из Лондона. Не хотел слышать про свои выпускные экзамены. На что мне это знать теперь? Какой бы диплом у меня ни был, отец, я был уверен, все равно останется недоволен. И говорить с ним было бесполезно, он был просто псих.

Мы сидели за обеденным столом. Мама попыталась придать ужину нотку торжественности, поэтому на столе были красивый столовый сервиз, свечи, ножи с рукоятками из кости, хрустальные бокалы. Накануне моей поездки она приготовила блюда итальянской кухни, и ее лазанья оказалась вполне съедобной. Мы выпили несколько бокалов белого просекко, потом бутылку хорошего красного вина. Застольная беседа текла по узкому спокойному руслу, не сбиваясь на такие опасные темы, как мое прошлое или будущее, и все шло к тому, что мы проведем приятный вечер, по окончании которого мама расцелует меня в обе щеки, а с отцом мы обменяемся крепким рукопожатием и расстанемся, пожелав друг другу на прощание всего самого наилучшего. Идиллическая атмосфера изменилась в мгновение ока.

Мама принесла тирамису — любимый десерт отца — и поставила блюдо перед нами на стол.

— Какая красота! — воскликнул отец. — Пальчики оближешь!

Вероятно, мне следовало поддержать его, хотя бы одобрительно хмыкнуть, но я думал о Венеции, о своей новой работе в качестве учителя английского языка, о том, как я буду писать роман. В общем, я витал в облаках.

Должно быть, отец попытался передать мне кусочек десерта, но я этого не замечал до тех пор, пока не услышал, как он грохнул тарелкой о стол.

— Ты в своем репертуаре! — вдруг выпалил он. — Ни о ком не думаешь, кроме себя! Мама так старалась ради тебя, а ты хоть бы спасибо ей сказал.

— Питер, прекрати, ну же, в самом деле…

— Прости, Салли, но я не стану молчать. Не позволю, чтобы он относился к тебе — к нам — вот так. Ему нужно преподать хороший урок.

— Простите? — опомнился я. — Я что-то пропустил?

— Ты прекрасно понимаешь, в чем дело. Почему ты просто не попытаешься — хотя бы не попытаешься — быть нормальным человеком?

— Дорогой, перестань. Для Адама это последний вечер, и я хотела, чтобы мы посидели хорошо — все мы.

Глаза отца пылали гневом.

— Не защищай его. Вспомни, как ты расстроилась, когда узнала, что он натворил.

— Питер, не надо, не сейчас…

— Нет, мам, — перебил я ее. — Если отец хочет высказаться, не стоит ему мешать. Он явно не в духе, так что пусть уж лучше выпустит пар…

Последнюю фразу я произнес с нескрываемым презрением, будто она выражала все его жизненные принципы.

— Ладно, — кивнул он. — Я скажу, что меня беспокоит, если тебе и в самом деле это интересно. Мне даже думать страшно о том, что ты сделал. Когда отец Элайзы позвонил мне, я ушам своим не поверил. От стыда сквозь землю готов был провалиться. Ты поступил отвратительно, но самое ужасное, что ты даже не раскаиваешься в своем поступке. У тебя вообще есть совесть, Адам?

— Питер, успокойся… ты же так не думаешь, честно. Ну же, извинись немедленно. Иначе Адам решит…

— Господи, Салли, неужели ты не понимаешь? Мы уже втолковывали ему это сотни раз, он просто не хочет слышать. Я почти жалею, что Элайза не обратилась в полицию, как на том настаивал ее отец. Зачем только она его выгородила? Может, нам самим посадить его в тюрьму?

— Что за вздор ты несешь?! Ты же так не думаешь, — сказала мама. В ее глазах стояли слезы.

— Ему бы это пошло на пользу. По крайней мере, хоть раз в жизни он ответил бы за свои поступки.

Несколько секунд все молчали. Мама, стараясь не расплакаться, смотрела в стол. Потом резко встала, бросила салфетку на стул.

— Если б ты не держался с ним, как чужой, ничего бы этого не случилось, — проговорила она и ушла на кухню.

— Значит, это я виноват, что у нас вместо сына выросло беспринципное чудовище?

Мое терпение лопнуло. Не сказав ни слова, я вышел из-за стола, схватил в коридоре свои вещи — плащ и рюкзак. На кухне мама счищала тирамису в мусорное ведро с тарелки. Я поцеловал ее на прощание. Она попыталась меня остановить, хотя и не очень усердствовала, понимая, что это бесполезно. Уже на выходе из родительского дома я заметил отца. Он таращился на меня, открыв рот, будто дебил. Я посмотрел на него с ненавистью во взгляде. В кои-то веки я был доволен тем, что я — это я.

— Больше не смей ко мне приближаться, сволочь. Убью на месте, — сказал я и хлопнул за собой дверью.

С тех пор мы с ним не разговаривали. Держались как можно дальше друг от друга. Так нам обоим было спокойнее.