Майкл Грубер - Ночь Ягуара

День, однако, был жаркий, безветренный, и ближе к полудню бандиты уселись в свою машину и убрались с солнцепека в тень, дабы чего-нибудь выпить. Едва они укатили, на площади, откуда ни возьмись, появилась группа индейцев, человек шесть или семь. Тело уложили на синее одеяло и понесли по тропке к реке: их путь был отмечен в светлой пыли капельками крови. Переложив покойного в длинное долбленое каноэ, они взялись за весла и направили лодку вверх по течению, в сторону Паксто.

О выстрелах он узнал лишь спустя два дня, хотя, увидев во сне белых птиц, сразу понял: чья-то смерть не за горами. А увидев смерть человека, шедшего ночью к реке, он сразу догадался, что умер не рунийя, «Говорящий», но уай'ичура, и тут же сообразил, кто именно, ибо такой человек был в деревне только один.

Лежа в гамаке в тесном, огороженном дворике, наполовину пребывая в трансе, что было его обычным состоянием, он услышал треск и медленно, почти неохотно стал втягивать разбросанные щупальца своего «я» обратно в тело, расставаясь с временной жизнью животных и растений, восстанавливая прежнюю сущность и вновь становясь человеком. Мойе.

Встав, он умыл лицо из глиняного тазика и, тщательно побрызгав водой на землю перед домом, перемешал влажную почву пальцем ноги, чтобы никакой недруг не смог бы завладеть осадком, сохранившим отражение его лица, дабы причинить ему вред, после чего зачерпнул тыквенной плошкой из глиняного чана прохладного пива чича и освежился. Треск между тем не унимался.

Он вышел наружу в тусклый рассвет и увидел, что двое перепуганных мальчиков трясут погремушкой из чешуек броненосца: с их помощью люди раньше вызывали Мойе, а еще отпугивали всяческих неприятных духов. Крикнув, чтобы они прекратили шум, дескать, он их услышал и скоро будет, Мойе вернулся в дом. Он съел несколько сушеных картофелин и мяса, свернул сигару и, пока курил, пробормотал обычную молитву солнцу, поблагодарив его за очередной восход, собрал снаряжение, которое, как он полагал, ему потребуется, и сложил его в мелкоячеистый плетеный мешок.

Надев головной убор и накидку из перьев тукана, он напоследок взял свернутую шкуру выдры, в которой хранил свои сны, и перепоясался ею, завязав надежным узлом. На ходу было слышно, как сны позвякивают, и этот звук казался ему успокаивающим. День стоял пасмурный, небо затягивали тучи, среди высоких деревьев плотный, влажный воздух сгустился до консистенции тумана. Туман приглушал звуки леса, крики обезьян и птиц, но Мойе и без звукового оповещения знал, что происходит в лесу. Выйдя из дома, он зашагал по тропе. Мальчики с погремушками, держась на почтительном расстоянии, последовали за ним.

Деревня находилась не слишком далеко, но на достаточном расстоянии, чтобы не быть захваченной круговоротом бушевавших вокруг обиталища Мойе магических войн, да и от реки отстояла настолько, чтобы ее жителей не тревожили духи утопленников и водяные ведьмы.

От центральной площади, образуя некое подобие улиц, расходились в стороны около дюжины длинных домов, служивших для проживания больших семейных кланов, вперемежку со строениями поменьше, от тотемных святилищ до загонов для кур и свиней. В центре площади высилось Отчее Древо — красное дерево, именуемое ру'уулу, вздымавшее свою широколиственную крону под облака, на высоту в пятьдесят метров. Обхватить могучий ствол могли, взявшись за руки, лишь восемь взрослых мужчин. Мойе почтительно поприветствовал Древо на священном наречии и, после того как оно ответило, дозволив ему вступить в деревню, уже на обычном языке спросил у мальчиков, где священник.

«В хижине песнопений мертвых», — ответили те, и Мойе поправил их, сказав по-испански: «В церкви». В юности Мойе спускался вниз по реке, туда, откуда являлись уай'ичуранан, и до сих пор помнил их язык, на котором разговаривал со священником. Мойе вошел в церковь — обычный, крытый пальмовыми листьями длинный дом, большая часть которого использовалась для служб. Священник был мастером на все руки. Он сам вырезал из дерева алтарь и изготовил большое распятие. К нему он настоящими гвоздями прибил изображение человека, которого прозвали Йан'ичупитаолик, или «Человек, который одновременно и жив и мертв». Отец Перрин придал ему сходство с людьми рунийя — изобразил стриженным под горшок, с подбритыми висками и татуировкой на лице и теле.

Мойе почтительно поклонился распятию. Фактически он считался христианином, ибо много лет назад был крещен и получил христианское имя Хуан Батиста, но, как и большинство его соплеменников, он остался совершенно чужд и обрядности, и вероучению этой религии. А вот к священнику он относился очень хорошо, поэтому позволил ему окропить водой свою голову, а заодно и головы остальных жителей деревни. А сам, со своей стороны, инициировал священника, проведя его через айахуаска и другие священные ритуалы рунийя.