Майкл Грубер - Ночь Ягуара

Что он и сообщил Кукси.

— Да, насколько я понимаю, это возвращение Пана. Сей мир уже сотни лет как лишился истинного Эроса, и сейчас, в ночи, в этом маленьком саду творится мистерия его возвращения. Но продолжу: обратный «эффект бабочки» имеет место, когда нечто грандиозное и сложное порождает нечто мелкое и простое, однако в действительности обретающее значение на ином уровне бытия. Приведу в качестве примера одну маленькую историю.

Он налил в пластиковый стакан изрядную дозу виски и отпил глоток.

— Помню, в детстве матушка отвезла меня погостить к кому-то из своих родственников, он жил в Норфолке, в поселке у моря. Война шла к концу, но еще продолжалась, и как раз когда мы приехали, неподалеку взорвался какой-то, видно сбившийся с цели, немецкий «фау-патрон». Никто не пострадал, и даже разрушений почти не было, но маленький металлический осколок залетел в главный сад и вырвал старинный, эпохи Бурбонов, розовый куст. Старый джентльмен отреагировал на это так, будто вся Вторая мировая война представляла собой гигантскую операцию прикрытия, затеянную для того, чтобы под шумок уничтожить именно этот куст. Да, это отдает безумием, но засело в моем мозгу — что огромные предприятия продуцируют такого рода маленькие странные катастрофы, потому что, если смотреть с некоего непознаваемого наблюдательного пункта, эти ничтожные события станут значимыми индикаторами чего-то существенного. С одной стороны — пятьдесят миллионов человеческих жизней, с другой — погубленный куст роз.

— В этом нет никакого смысла, — сказал Паз.

Он пытался сосредоточиться на Амалии и Лоле, зафиксировать их местоположение в своем сознании, чтобы иметь возможность прийти им на помощь, защитить их, когда то, что должно произойти, чем бы оно ни было, произойдет. Ибо что-то, несомненно, назревало: слишком уж причудливы были его ощущения в последние несколько минут (впрочем, правда ли речь шла о минутах? На самом деле странности начались куда раньше), сейчас же они обернулись нарастающим ужасом, словно к границам его сознания подступало безумие. Фоном для этих чувств служила продолжавшаяся речь Кукси.

— Да, это кажется не имеющим смысла, во всяком случае с нашей точки зрения, но ведь могут существовать и иные. Возможны ведь императивы, о которых мы знаем не больше, чем пчела, отдающая свою жизнь ради сохранения роя. Изучение общественных насекомых вообще дает нам ценную возможность увидеть иную перспективу сохранения личности. В любом случае, когда моя семья умерла или была убита, я так много об этом думал, что, наверное, наполовину спятил. Надо полагать, вам, человеку семейному, это понятно. Но одну возникшую при этом мысль я склонен принять: впечатление такое, будто некто или нечто пытается донести до нас послание.

— Нечто, — повторил за ним Паз.

Сейчас он находился в нескольких ярдах от того места, где, завернувшись в полотенца, лежали Амелия и его жена. Лола вытирала дочурке волосы. Цвик и Бет лежали в одном из шезлонгов, Скотти и Джели — в другом. Дженни стояла, завернувшись в желтое полотенце и вытирая волосы зеленым. Взгляд ее был устремлен в густую, темную листву, непроницаемую для света горевших возле пруда фонарей, словно она чего-то ждала. Все казалось каким-то замедленным, словно во сне. Позади него продолжал витийствовать Кукси.

— …да, планета, например, или ее охранители, или ноосфера — можете назвать это как вам угодно. Понимаете, в определенный момент мы решаем, что все, включая нас самих, мертво, что это очень даже превосходно, ибо дает возможность подменить подлинную суть природы некой искусственной абстракцией — скажем, властью, национальной или расовой идей или, как в данном случае, деньгами. Итак, предположим, нечто проснулось после долгой дремоты, долгой, конечно, не по меркам того, что существует уже четыре миллиарда лет, но по нашим представлениям. И вот это нечто ощущает некий зуд, какое-то мелкое раздражение и рассеянно почесывается, а поскольку это почесывание приходится на двадцатый век, сто миллионов человек гибнет в войнах и от голода, и мы, к сожалению, продолжаем в том же духе, потому что ничего не понимаем. Но сейчас ситуация немного интереснее, ибо мы играем с механизмами равновесия, лежащими в основе всего этого бардака. И тут оказывается, что великий Пан, в конце-то концов, вовсе даже не умер. Сейчас он проснулся, не среди нас, конечно, потому что мы мертвые, а среди соплеменников Мойе, но из-за того, что случилось со мной, я был вынужден, если можно так выразиться, произвести импульс, который привел его сюда.