Грег Айлс - Кровная связь

Наплюй и возьми себя в руки, – говорю я себе.

Это своего рода мантра моей молодости и неписаный девиз моего семейства. В конце концов, мою нынешнюю дилемму никак нельзя назвать чем-то совершенно новым и доселе неизвестным. Да, я еще ни разу не была беременной, но беременность – это всего лишь новый штрих в описании старой привычки. Я вечно выбирала недоступных мужчин. В некотором смысле вся моя жизнь представляет собой серию необъяснимых решений и неразгаданных парадоксов. Два психотерапевта лишь удрученно разводили руками, поражаясь моей способности функционировать на нынешнем уровне, несмотря на саморазрушительное поведение, которое вынуждает меня балансировать на краю пропасти.

Я поддерживаю отношения со своим теперешним, последним по счету, психотерапевтом, доктором Ханной Гольдман, только потому, что она позволяет мне не приходить на заранее назначенные сеансы, но зато звонить ей, когда вздумается. Мне не нужно кабинетное время, проведенное в разговоре с глазу на глаз. Мне достаточно всего лишь понимающего собеседника.

Собственно говоря, мне давно пора позвонить Ханне. Она еще ничего не знает о моей беременности. Ей также неизвестно и о моих острых тревожных состояниях с реакцией паники. Несмотря на то, что мы знакомы вот уже четыре года, мне до сих пор трудно обратиться к ней за помощью.

Я происхожу из семьи, в которой депрессия считается слабостью, а никак не болезнью. В детстве, когда это могло принести мне огромную пользу, я не посещала психотерапевта. Мой дед, хирург, считает, что психотерапевты больны в гораздо большей степени, чем их пациенты. Мой отец, ветеран войны во Вьетнаме, до того как умереть, обращался к нескольким психотерапевтам в госпитале для ветеранов, но никто из них не сумел облегчить симптомы его «вьетнамского синдрома». [3] Военнослужащим вооруженных сил Соединенных Штатов Америки, участвовавшим в вооруженном конфликте во Вьетнаме, требовалась социальная и психологическая реабилитация. Моя мать также отказалась от лечения, заявив, что психиатры-мозголомы ничем не помогли ее старшей сестре, а один из них даже соблазнил ее. Когда в возрасте двадцати четырех лет тяга к самоубийству побудила меня наконец обратиться за помощью, никто – ни патентованные доктора медицины, ни психологи – не смог справиться с переменами в моем настроении, избавить меня от ночных кошмаров и уменьшить мою тягу к спиртному или периодическому неразборчивому сексуальному поведению. До того как я познакомилась с доктором Ханной Гольдман и ее политикой невмешательства, терапия для меня оставалась лишь пустым звуком, напрасной тратой времени. И все-таки… Хотя в справочниках Ханны моя нынешняя ситуация наверняка характеризуется одним словом – «кризис», я почему-то не могу заставить себя вновь обратиться к ней.

Когда в ночи поросшие соснами и дубами холмы сменяют сырые низины, я ощущаю по левую руку от себя великую реку, которая вот уже тысячелетия неспешно несет свои воды на юг, не обращая никакого внимания на страдания и суетливые хлопоты человеческих существ. Река Миссисипи связывает городок, в котором я родилась, с городом, в котором я живу сейчас, став взрослой. Великая водная артерия, петляя и извиваясь среди болот и холмов, соединяет два крайних полюса моего существования – сопливого детства и независимости. Однако действительно ли я так независима, как думаю? Натчес, городишко, расположенный вверх по реке – он старше Нового Орлеана на два года, тысяча семьсот шестнадцатый год против тысяча семьсот восемнадцатого, – сделал меня такой, какая я сейчас, нравится мне это или нет. И вот сегодня вечером блудная дочь со скоростью восемьдесят пять миль в час возвращается домой.

Назад и вперед…

С ревом мотора и визгом покрышек на мокром шоссе я прохожу повороты трассы, по обеим сторонам которой стоит темный лес. В машине повисает ощущение непонятной, но от этого не менее осязаемой опасности. И только когда в свете фар вспыхивает надпись «Исправительная колония Ангола», я понимаю, в чем дело. К югу от полей, огражденных колючей проволокой, известных под названием «Ферма Ангола», на середине реки из воды поднимается остров. Принадлежащий моей семье с незапамятных времен, еще до Гражданской войны, этот атавистический мирок, подобно мрачному миражу, парит между изящными и элегантными городами Новый Орлеан и Натчес. Моя нога вот уже более десяти лет не ступала на остров ДеСалль, но сейчас я чувствую его присутствие, точно так же, как вы ощущаете в темноте движения невидимого, но опасного зверя, пробуждающегося ото сна. Находясь всего в дюжине миль от меня по левую руку, он жадно втягивает ноздрями воздух, стремясь уловить мой запах.