Филипп Делелис - Последняя кантата

Слова первого секретаря потрясли членов Совета.

— Сразу скажу, вам трудно будет поверить мне, — снова заговорил он. — Должен признаться, когда сторож церкви Святого Фомы рассказал мне об этом, я сам ему не поверил, и тем не менее…

Секретарь выглядел подавленным тяжестью той тайны, которой ему предстояло поделиться с членами Совета.

Медленным торжественным движением он поднял лежащий перед ним лист бумаги. Не отводя от него взгляда, словно ему необходимо было убедиться, что он не грезит, что невероятное произошло и позор угрожает всему городу, он поднес лист к глазам и внимательно перечитал его. Члены Совета увидели, что это партитура, а не одна из тех писулек, которые Бах постоянно направлял Совету, жалуясь на условия, в которых ему приходится работать. Первый секретарь отложил рукопись и тяжело вздохнул.

— Сейчас вы сможете познакомиться с этой партитурой, она подписана Бахом. Это кантата, и называется она «Идите ко всем народам». Текст написан на латыни.

Ропот пробежал по рядам присутствующих. Глава 28 Евангелия от Матфея? И к тому же еще на латыни?

— Партитура — к сожалению, прекрасная — более красноречива, чем все слова…

Первый секретарь передал партитуру своему соседу справа, граверу Лёзнеру, который слыл человеком здравым и мудрым. Взгляды всех обратились к нему. Лёзнер внимательно начал читать, но через несколько секунд он побледнел и руки его затряслись. Чтобы унять дрожь, он положил их на свой пюпитр и продолжил чтение все с большим напряжением. Потом передал партитуру соседу со словами: «Боже мой, Боже мой…»

Рукопись обошла всех присутствующих, вызывая в зависимости от темперамента членов Совета возгласы удивления, гнева, возмущения. Но главным было чувство страха. Все заговорили разом, возник спор, но его резко оборвал первый секретарь:

— Друзья мои, брань ни к чему не приведет. Мы, ответственные за наш город, собрались здесь, чтобы защитить его от угрозы, которая нависла над ним, и имя этой угрозы — Иоганн Себастьян Бах!

— Да! — крикнул сапожник Вилд. — Не позволим разразиться скандалу!

— И чем скорее и решительнее, тем лучше! — добавил Готлиб Киршбах.

— Кто еще знает об этом? — спросил Лёзнер.

— Очень немногие, думаю. Возможно, его жена, может быть, переписчик, услугами которого Бах воспользовался…

— В общем, ничего, что могло бы обуздать его, — вздохнул Киршбах.

— Ничего… кроме…

Первый секретарь обвел присутствующих ласковым взглядом. Все эти добропорядочные лейпцигские буржуа с уверенностью могут наилучшим образом улаживать вопросы здоровья жителей или коммерческие связи с ганзейскими княжествами, но в состоянии ли они по-настоящему противостоять столь серьезному моральному кризису? Да и сам он, будучи значительно старше и опытнее их, сможет ли подсказать им правильный выход из положения?

— Кроме того, что эта кантата — не случайное его сочинение. Насколько мне известно, у него имеется еще кое-что того же жанра: полный литургический цикл…

Он думал, что его последнее сообщение вызовет новый всплеск возмущения у его коллег, но предательство Баха слишком потрясло их. Члены Совета молчали.

Тишина была долгая и томительная. Одна свеча медленно погасла. Наконец Лёзнер произнес слово, которое, хотя оно и прозвучало совсем тихо, отозвалось в голове каждого из присутствующих на этом призрачном заседании Городского совета Лейпцига. Короткое слово, простое и однозначное, с помощью которого было решено много проблем со времен подвига Прометея:

— Огонь…

Париж, наши дни

До чего же он докопается? Вот уж повезло, что мне выпал этот настырный тип! И к тому же еще страстный меломан. Нет бы заняться какими-нибудь другими расследованиями. С головой погрузился в это дело и даже без колебаний впутал в него малышку Летисию. Несчастная девочка, она не подозревает, во что лезет. Хуже всего то, что она не бесталанна. Ну почему бы ей не поставить крест на этой истории, забыть о неудачнике Фаране и о старом извращенце Морисе Перрене? Отправить их на тот свет — да это просто оказать им услугу. Согласитесь с этим, братья мои, пока не поздно! Ведь все идет к тому, что дело примет опасный оборот.

Может, я должен был дать время Фарану предать гласности свое открытие. Уменьшенная септима: как прекрасно! Что ж, они, возможно, разгадали секрет Фридриха, но больше-то ничего. И не этого не хватает для расшифровки фуги. Можно найти много толкований, несовместимых одно с другим. Хорошенькая штука, а? И потом, они должны были бы подумать о цвете! Это прекрасно, цвета! С королевской темой в целом нужно суметь воссоздать небесную радугу. Луч солнца, проникающий в определенный час через витраж… Нет, самое досадное, что они вспомнили и о других композиторах, не ограничились Бахом. Обычно все останавливаются на Бахе и Фридрихе, даже если профессионал занимается этим как любитель. Надо сказать, что с выбором безумца Веберна Малер не ошибся. Веберн не отмахнулся от этих пяти нот, не счел их обычной серией. Это уже слишком! Язык Баха здесь мы считаем более непонятным, чем когда-либо, а этот господин вдруг находит способ переписать оригинальную фугу! Даже Моцарт не осмелился на такое, он изложил тему очень ясно, но дальше не пошел… В конце концов, моя задача безотлагательна. Главное — этот тронутый сыщик-меломан. Как его утихомирить? Если я уберу его, то выиграю только время, и все. Его ребята продолжат дело. Сейчас надо бы устроить хорошую резню. Да, так было бы лучше всего. Но тогда всех вместе, в какой-нибудь аварии, например. Или же исключаем только Летисию. Но раз записка ее не останавливает, то, возможно, и ее. А без нее к разгадке секрета не продвинуться. Да, я займусь ею. Нужен лишь подходящий случай. Я должен что-то придумать. Как Иоганн Себастьян в королевской теме. Но нечто кровавое. Представляю, как в Потсдаме Фридрих, получив партитуру «Музыкального приношения», перелистал ее, пришел в восторг, промурлыкал свою тему. А в Лейпциге… в Лейпциге Бах смеялся… Я уверен, что он смеялся. Но я не смеюсь. Господь тоже никогда не смеялся. Нигде в Евангелии нет даже намека на то, что Он смеялся. А Бах, изменник, смеялся. Не простим его, Господи, даже если он сам не ведал, что творил.