Олег Бажанов - Герой нашего времени.ru

Поравнявшись с сидящим у вертолёта экипажем, пленный попытался встать на колени, но получил от Сергея удар носком ботинка в живот, от которого согнулся напополам и упал на спину. На помощь Сергею подоспел один из громил Быстрова, и они легко подняли верещавшую жертву за выкрученные назад руки и в таком положении понесли к месту казни. Ноги приговорённого почти не касались земли. Почему-то это запомнилось Иванову. Спецназовцы грубо бросили араба на землю, рядом с убитыми. Он что-то кричал, пытался сесть, повязка на глазах мешала ему сориентироваться, но пленный, видимо, искал главного и хотел ему что-то сказать. Громила одним движением ноги уложил араба лицом на землю и наступил ботинком на спину. Вырываясь, араб вращал головой, мешая Ване прицелиться. Но Мельничук выстрелил. В ту же секунду раздался нечеловеческий вопль раненной жертвы. Растерявшись, Мельничук не произвёл второго выстрела, но громила-спецназовец молниеносным движением воткнул нож в шею бьющегося под его сапогом человека. Вопль оборвался. Быстров забрал из рук застывшего в оцепенении Мельничука пистолет и ткнул Ивана кулаком в спину: «Иди отсюда».

— Твой дед во время войны, случайно, в карателях не служил? — спросил Ващенка Мельничука, когда тот белый, как смерть, доплелся до вертолёта. Иван, не поняв вопроса, пробормотал:

— Он дёргался… Я хотел в голову, а попал в лицо…

— Ладно, — оборвал его брезгливо Иванов, — сядь, успокойся.

Он испытывал отвращение к Мельничуку, но, видел, как тому плохо.

Четвертого спецназовцы прикончили без осложнений. Стрелял сам майор.

Когда взлетели, Иванов поинтересовался у сидевшего молча Быстрова:

— А что будет с трупами?

Тот показал пальцем вниз, на расположение воинской части:

— Это их проблема.

После того случая Мельничук несколько дней молчал. Иванов понимал, что стрелять в людей нелегко, даже когда не видишь их глаз и их предсмертных мучений. А тут такое. Любая война — это, прежде всего, убийство. Но впервые стрелять в человека непросто. Дальше мало кому это нравится. Но даже имеющий опыт Быстров, как заметил Александр, делал это без большого энтузиазма.

Но в тот день Иванову не было жалко убитых наёмников. А вот убитых собак было жаль.

Следующую посадку совершили в расположении одной из частей внутренних войск на границе с Ингушетией. Всё это время экипаж молчал. Снова заговорили только перед посадкой.

С Быстровым ушёл офицер, присоединившийся к ним ещё в первом пункте посадки. Спецназовцы стали заниматься пленными: они выводили их по одному из вертолёта, не развязывая глаз, а развязав только руки, разрешали тут же оправиться. Потом снова связывали и укладывали лицом вниз на землю под палящие лучи безжалостного солнца. За время полёта ни одному из пленных не предложили воды. Поэтому Иванов, подав Сергею фляжку, попросил напоить их.

Закончив процедуру с пленными, Сергей снова попросился в кабину. Они сидели вдвоём с Ивановым и молчали. У Сергея, видимо, кончились вопросы, а Иванову просто не хотелось с ним разговаривать. Спецназовец не выдержал первым:

— Не уважаешь?

Иванов не ответил.

— Приходится руки пачкать, — попробовал оправдаться Сергей. — Труднее всего стрелять в своих, в русских. А этих мусульманских фанатиков я бы всю жизнь давил своими руками. Ненавижу их. Это не люди. Они хуже зверей. Мы с ними ещё гуманно поступаем. А они нашим перед смертью языки, носы и уши вырезают, глаза выкалывают, животы вспарывают. Живым головы режут. Наших пацанов в плену кастрируют и педерастят. И самые жестокие — наёмники, такие вот, как эти. — Сергей показал в сторону лежащих на земле пленных. — Будь уверен, они тебе воды не предложат.

— Много наёмников у Дудаева? — спросил Иванов.

— По нашим данным, более пятидесяти процентов.

— Кто же им платит? И как они сюда попадают?

— Это мы и выясняем, — ответил Сергей. — Иногда такие матерые «гуси» попадаются — хоть в музей истории войн.

Иванов знал, что «серые гуси» — профессиональная кличка наёмников по всему миру. Ещё их называют «псами войны».

— Недавно, — продолжал рассказывать Сергей, — получили мы информацию о том, что наша пехота взяла живыми двух снайперш. Одна прибалтийка, а другая — русская. Редкая удача. Обычно их кончают на месте. Но там оказался наш представитель, он и отбил их. Мы сразу же на вертолёт — и в ту часть. Очень хотелось знать каналы вербовки. Прилетаем, а через них уже целую роту солдат пропустили. Избитые бабы, но ещё живые. Правда, прибалтийка уже концы отдавала, в основном без сознания была, а другая — русская оказалась покрепче. Девки-то совсем молодые, но каждая, говорят, по десятку наших ребят успела «уложить». Та, что в сознании, кроет всех матом, просит, чтобы её пристрелили. Откуда такая взялась, не говорит. Но увидела Быстрова и сникла. Слова больше от неё никто не слышал. Мы обеих загрузили в вертолёт и взлетели. В штабе нас ждали. А Быстров сидел чернее тучи. Тут подсел я к этой живучей и спрашиваю: «Много ли навоевала?». А эта стерва посмотрела на Быстрова и говорит: «Жалею, что мало пострелять удалось». После этих слов приказывает наш Витя открыть дверь и выкинуть обеих из летящего вертолёта. Ту, что была без сознания, выкинули первой. А русская вдруг нашего командира по имени назвала. Цепляется за нас и кричит: «Прости! Витя, прости! Дочь у меня!». О дочке что-то кричала до самых дверей. Тут я ей врезал под дых, она мешком и вывалилась. Сучка, о дочке вспомнила. А сколько русских матерей она осиротила? А наш командир потом несколько дней из запоя не выходил…